– Будь проклят Мариенгоф! Ненавижу! – воскликнула в темноте Райх. – Он все сделал, чтобы мы разошлись! Бездарность!

– Что «все»? – спросил Есенин.

– Все! Это он оклеветал меня, мерзавец прилизанный!

– Есенины черными не бывают! – холодно ответил Есенин.

– Это Мариенгофа слова, а не твои!.. Чем хочешь клянусь тебе… Костя – твой сын! Слышишь, твой!

Есенин опять вспомнил, как в ту первую ночь в поезде Зинаида солгала, сказав ему, что он ее первый мужчина. Этого обмана по своей крестьянской натуре «собственника» он не мог простить ей.

– Он не похож на меня! – почувствовал злость Есенин.

– Дурак! – взорвалась Райх. – Он похож на меня и своего деда, такое не допускаешь?

– Ты зачем пришла? Ворошить старое? – Есенин, нашарив на полу штаны и рубаху, тоже стал одеваться.

– Нет. Я знаю, ничего уже не вернуть! Я пришла требовать, чтобы ты давал деньги на содержание твоих детей!

Есенин включил свет. Зинаида от неожиданности зажмурилась, защищаясь рукой от лампочки.

– Ладно, не хочешь на Костю, бог с тобой… Но на Татьяну будь любезен, иначе… иначе я подам в суд! Ты этого хочешь? – Она окончательно оделась и, встав перед своим отражением в окне, стала нервно поправлять волосы.

– Успокойся, Зина! У меня просто не всегда бывают деньги. Ты знаешь, я в деревню отцу с матерью посылаю, сестры на мне. Но я… – пытался избежать скандала Есенин.

Но Райх уже понесло:

– Не лги! На пьянство и друзей деньги находишь! У вас книжная лавка… Ты хозяин кафе «Стойло Пегаса».

– Послушай, Зина! Я не один хозяин, и потом…

– Ничего не хочу слушать… Не будешь регулярно давать деньги, подам на алименты! Заплатишь по суду! Все! Прощай! – Она отошла от окна, еще раз оглядев себя, и направилась к двери. – И еще. Прошу тебя, не приходи к нам! Мейерхольду это не нравится!

– Пошел на хер твой Мейерхольд!.. Я прихожу к дочке!.. – соврал Есенин.

– Она после твоего посещения сама не своя! Выпусти меня!

Есенин вытащил стул из дверной ручки и, поставив, отошел к окну.

Держась за дверную ручку, Райх постояла мгновение, словно ожидая от Есенина чего-то, и, не дождавшись, распахнула дверь и вышла. В тишине коридора долго слышны были ее удаляющиеся шаги. Все стихло. Постучав в дверь, вошла молоденькая медсестра.

– Вам пора принимать лекарства, Сергей Александрович. Вот градусник, поставьте.

– Хорошо. Непременно, – безучастно ответил Есенин.

Когда медсестра проходила мимо него, он взял ее за руку и, улыбнувшись своей неотразимой улыбкой, спросил:

– Простите, у вас есть спирт?

– Конечно есть, – с готовностью ответила медсестра. – Вы хотите что-то продезинфицировать?

– Да, деточка. Вы угадали! Душу! Душу мне надо срочно продезинфицировать!..

Мастерская художника Якулова помещалась на самом верхнем этаже дома № 10 по Большой Садовой. Студия была сплошь заполнена картинами, афишами театральных спектаклей, везде стояло много разных фигурок и статуэток. На полу красовался огромный персидский ковер. Мебель была непритязательная: несколько стульев, табуреток, заваленных красками. У большого окна стоял мольберт. Необычно длинный, узкий стол, выполненный по эскизу Якулова, весь был уставлен бутылками с вином, разношерстными бокалами и нехитрой закуской. Арка с темно-вишневым занавесом скрывала от посторонних глаз маленькую уютную комнату с большой тахтой, двумя мягкими креслами по углам и миниатюрным столиком между ними. Богемная вечеринка была в полном разгаре: дым, как говорится, коромыслом, когда все разом разговаривают и никто никого не слушает; взрывы беспричинного смеха. Накурено так, что хозяин призывает всех курить «по очереди».