Полковник встал из-за стола. Матвей поднялся.

– Сидите, майор, – махнул рукой полковник.

– Тут вот какая штуковина, – продолжал полковник. – Но то ли по недомыслию, а скорее – по злому умыслу – завод стратегического значения не был включён в список предприятий, приватизация которых с участием иностранного капитала категорически запрещалась. Этим воспользовался Линза… Ни посадить, ни даже задержать его по закону не удаётся – он умён, хитёр, изворотлив и не жалеет денег на взятки… А потому понадобились мы. Ищите подходы к нему любыми способами. Автомобильная катастрофа исключается, надо сделать так, чтобы он исчез бесследно, и его акции «подвисли» на максимально длительный срок, чтобы на них не претендовали наследники. К этому времени, надеюсь, завод всё же внесут в стоп-лист… Вот так, майор. Попробуйте через жену, она, кстати, у него красавица… После ликвидации немедленно уходите.

Матвей Белоколос, офицер сверхсекретного подразделения «Тетива», после получения приказа несколько месяцев подбирался к решению задачи… и вот вопрос закрыт. Точнее – зарыт. В бетон вмурован труп человека, представлявшего угрозу государственной безопасности.

Дело сделано. Матвей почувствовал облегчение, словно в его душе, выпустив с лёгким звоном стрелу, ослабла тетива, последние месяцы туго натянутая. Пусть не стрела, а нож в его руке поразил живую цель. Совершенно секретный приказ выполнен… Ну хорошо. А что дальше?.. Матвей не хотел об этом думать… Есть задачи державные, есть присяга, а есть личные переживания… Занозой свербит в сердце необходимость покинуть эту женщину. Теперь ему надо уходить. Уходить от дурацкой бытовки, от кирпичного дома с трупом в качестве краеугольного жертвенного камня… И от неё, от Наташи. Навсегда.

Она успокоилась и спала теперь глубоко. Матвей поцеловал её в щёку, осторожно высвободил руку из-под её головы с разбросанными по подушке волосами. Быстро оделся, несколько секунд постоял, прислушиваясь к дыханию любимой женщины, потом быстро, бесшумно вышел из дома. Набрал номер в мобильнике:

– Ты на месте? Уходим. Так точно, работа сделана. Буду на трассе через двадцать минут, где условились. Закажи мне билет на ближайший самолёт. Одежду приготовь. Фары не включай. Я тебя увижу, когда подъедешь, светло: полнолуние.

В самолёте его терзал навязчивый сон, где снова лентой переливались, сворачивались, превращались друг в друга никогда не виданные им красные очки, оставшаяся в далёком детстве чёрная кошка и – женщина, влюблённая в него, красивая, нежная, решительная, жестокая, зеленоглазая…

– Да что ты, Настёна, ещё как интересно было! Однажды одного одноглазого мужичка полностью зрячим сделала! Смеёшься, – а ведь правда! Это когда я работала ещё в Воронежской области, в районной газете. На первой полосе, значит, готовится фотка передового председателя колхоза, так вот перед тем, как делать клише, надо было мне, ретушёру, обработать снимок. Смотрю – глаза одного не видно, белое пятно, ну, думаю, блик при съёмке или брак при печати. (Тогда же фотографии для публикации сначала печатали на бумаге, иначе никак). Время поджимало, и я сгоряча ему второй глаз подрисовала! «Прозрел»! А у него, Настюш, на самом деле, слышь? – бельмо было.

Бабушка Клара засмеялась, затрясла очками и седыми, с синим оттенком, волосами.

– Прозре-ел, Настёна!.. – она аж задохнулась от смеха. – Ну а мне потом – выговор, даже премии лишили. Хорошо, что по партийной линии не пропесочили.

– Бабуль, а ты что, в партии состояла?

– А как же! Я же была бойцом идеологического фронта… Что ты! Строго было!