– Не знаю. Ей не понравился я в роли хозяина. Она тоже возмутилась, что я никому не показал тебя: так не обращаются с женщиной. Ее слова.

– Вот как? – Ева потеряла нить разговора.

Любое углубление человеческих отношений ставило Еву в тупик, ей требовалось обдумать услышанное.

В жарком небе 1973 года легкие июльские тучки. Аллея Репинского сквера в пятнах тенистого солнца. На лице Филиппа зеленая сень света, процеженного сквозь листья. Он решил летом не бриться, и щетина превратила Адониса с виноградными зелеными глазами и вишневым ртом сластолюбца в сатира, не хватало только черных костяных рожек в мягких кудрях.

– Если вы презираете всех, – Ева отвела взгляд в сторону в поисках чего-нибудь холодного, стального, жестокого, – к чему такая фальшивая дружба?

И спохватилась.

– Я не про себя, а про вашу команду.

– Я учусь заставлять людей делать то, что считаю нужным для их же блага. Я подчинил семерых своим принципам и вижу, что они стали лучше. И даже стали моими друзьями.

– Вот как? – опять растерялась Ева, не очень понимая его слова. Ладно, запомню, потом обдумаю.

– Но это же подло? Ты это хочешь сказать?

– Нет. Так им и надо! Они сами хотят подчиняться и смотрят вам в рот.

– Не думай, что жить по злу – это легко.

– Не думаю. Но зачем вам надо подчинять дурачков?

– Я хочу сделать политическую карьеру, и мне нужно учиться манипулировать людьми. Именно манипулировать. Я не стесняюсь этого подлого слова. Наша семерка – мой первый опыт. По-моему, удачный. Трудно найти еще вот таких самолюбивых, богатеньких и неуправляемых. А у меня – полный набор ключей.

– Меня вы тоже дрессируете, сэр?

– Ева, ты исключение.

– Почему такая милость?

– В тебе нет ни капли фальши, нет тайного умысла выжить за счет другого. Нет женского расчета. А таких легко просчитать.

– Вы о Лилит?

– Хотя бы. Она мучает несчастного Илью, чтобы только понравиться мне.

– Вы и это заметили!

– Тоже мне, бином Ньютона, – процитировал Билунов Булгакова.

– Вот уж не думала, что вы ее раскусили.

– Хочешь, скажу твою последнюю фразу?

– Говорите.

– Я не желаю дальше терпеть ваши причуды.

Ева задумалась, Филипп угадал, она сочинила эту фразу под утро и все собиралась найти местечко, чтобы ее ввернуть в нужный момент.

Нужный момент наступил внезапно.

– Что ж, расстанемся, – подвел черту филипп Билунов.

– А мы и не встречались! – вспылила Ева Ель.

– Для тебя отношения – это когда маячит предложение руки и сердца?

– Чушь. Вы мне не пара. Просто не люблю, когда меня унижают.

– Тебя унижает тайна наших встреч?

– Да. Унижает.

– Вот как. Я не придал этому никакого значения. Мне казалось, что тебя как раз устраивает чувство тайного союза двух против всех остальных.

– Это мужские мысли, а не женские.

Филипп задумался: для него было открытием, что мысли могут делиться еще и таким образом.

– Пока! – он вздрогнул, Ева уходила.

– Привет, – и помахал рукой с деланой улыбкой. Мало того, что она была первым человеком, который влепил прилюдно ему – ему! – пощечину, она еще стала первой девушкой, которая сейчас его – его! – бросает. Откуда в этой золушке с траурными глазами неудачи столько победительной силы?

Она же думала о том, почему мужчина все выводит из головы, сначала решает, что женщина подходит для чувства, а уже приняв решение, тратит свои эмоции… Но чувство из расчета – падаль среди страстей живых.

«Только насилие над другим позволяет человеку стать тем, что он есть на самом деле, только власть! и всласть! Какой бы гадкой и ужасной ни была твоя честная подлинность, ты должен следовать ей во что бы то ни стало…» – примерно так думал о себе – во втором лице – один молодой человек по имени Филипп, бросая гальку в свою голую подружку. «Больно, гад!» Морская купальщица Верочка Волкова старалась заплыть подальше от берега. Филипп еще зимой сошелся с ней втайне от всей компании. Почему втайне? Тайна делала его уязвимым, даже смешным, потому что Вера воспользовалась такой игрой в прятки. И сейчас он должен был унизительно сносить ее капризы, насмешки и мелкие унижения.