В течение шести дней, когда я находился на передовой в окопах всего лишь в пятидесяти ярдах от австрийцев, у меня возникло чувство обладания жизненно важным талисманом. Обладание чем-либо другим не столь важно, как иметь такой талисман. Я надеюсь, он у меня есть. Костяшки моих пальцев извлекают стучащий звук, барабаня по деревянной спинке кровати.

А сейчас я могу поднять руку и сказать, что я был под ураганным артобстрелом, попадал под шрапнель, меня травили ядовитым газом, в меня стреляли из минометов и пулеметов, а также снайперы из винтовок и, для дополнительной привлекательности, по мне вели огонь из пулемета с аэроплана. В меня никогда не кидали ручной гранатой, зато подобная штука, выпущенная из гранатомета, упала довольно близко. Может быть, в дальнейшем я обзаведусь ручной гранатой.

Если отбросить всю эту чепуху, то останутся ранения от разорвавшейся мины и пулемета, или, как говорят ирландцы, все довольно удачно. Ну как?

227 осколочных ранений не принесли мне существенного урона. Вот только ступни своих ног я ощущал как будто в полных воды (горячей воды) резиновых сапогах, и коленная чашечка вела себя довольно странно. Пулеметное ранение напоминало резкий удар заледенелого снежка. Однако это сбило меня с ног. Но я снова поднялся и дотащил раненого до блиндажа. Там я просто рухнул от усталости.

Я был весь в крови итальянца, которого нес на себе. Мой мундир и брюки выглядели так, как будто кто-то набил в них джема из смородины, а затем наделал дырок, выпуская все это наружу. Ну а мой капитан, кстати мой большой друг (это был его блиндаж), сказал:

– Бедняга Хем, он скоро отойдет в мир иной!

Вы понимаете, из-за пропитанного кровью мундира они думали, что я ранен в грудь. Но я заставил их снять мой мундир и рубашку, майку я не носил. Могучий торс оказался целехоньким. Затем они сообщили, что я, вероятно, буду жить. Это немного взбодрило меня.

Я сказал им по-итальянски, что хочу посмотреть на свои ноги, хотя я боялся взглянуть на них. Они стянули мои брюки, и я убедился в присутствии ненаглядных конечностей. Но, черт побери, там было сплошное месиво! Они не могли представить, как я прошел полторы сотни ярдов с такой ношей с простреленными коленями. А мой правый ботинок получил большие пробоины в двух местах. Всего на теле было более двухсот ран.

– О, – сказал я по-итальянски, – мой капитан, это все пустяки. В Америке все делают это. Все продумано для того, чтобы не позволить врагам осознать, что они захватили наших козлов.

Речь козла требует отменных лингвистических способностей, но я справился с ней и забылся на несколько минут.

Когда я пришел в себя, они тащили меня на носилках за три километра на перевязочный пункт. Носильщикам пришлось идти напрямик, поскольку дорога была вся разворочена снарядами. Если один такой пролетал с жутким воем, они клали меня на землю, а сами плюхались рядом.

Мои раны ныли так, как будто 227 маленьких дьяволят втыкали гвозди в мое тело. Во время атаки перевязочный пункт эвакуировали, и мне пришлось два часа пролежать в хлеву со снесенной крышей, ожидая помощи. Когда она подошла, я приказал им подобрать вдоль дороги раненных еще в начале боя солдат. Они забрали меня на обратном пути.

Артобстрел был все еще достаточно интенсивным. Наши батареи палили непрерывно где-то позади нас, и тяжелые болванки калибра 350 и 250 миллиметров проносились над головой в сторону Австрии с шумом, подобным грохоту железнодорожного состава. Затем с пронзительным визгом пролетел австрийский снаряд и рванул с жутким грохотом. Но наши подарочки были тяжелее и многочисленней присылаемых с их стороны.