И: Было ли хоть какое-нибудь приятное событие во время блокады?

ЛМ: Да, когда мама принесла кусок лошадиной кожи. Мы опалили шерсть, соскоблили её ножом, смололи её с хлебом на мясорубке и пожарили на олифе, и получились котлеты. У нас был пир три дня. Ещё, когда сгорели продовольственные Бадаевские склады, и весь сахар расплавился, то землю, пропитанную этой карамелью, продавали в стаканчиках. Нам тоже однажды мама принесла нам такой стаканчик. Мы сосали эти сладкие комочки земли и выплёвывали попадавшиеся камушки и стёклышки.

И: Как вы распределяли получаемые кусочки хлеба и какими они были?

ЛМ: Нам с братьями выдавали по 125 граммов хлеба, а матери 250. Мы с мальчиками съедали свои ломтики, а мама делила свой на четыре ровные части и всегда брала последний кусок. Хлеб был почти чёрный и сырой, он чуть больше чем на половину состоял из муки, а что ещё входило в состав я не знаю.

И: Что Вы помните о Вашем спасении по Дороге Жизни?

ЛМ: Нас вывозили 8 апреля, когда лёд уже трещал, а вода была выше днища кузова. На льду до последнего работали регулировщики. Помню, как ехавшие за нами машины с людьми и некоторые из регулировщиков провалились под лёд. Я была с мамой и с двоюродной сестрой (дочерью папиного брата) Хилмой Ивановной Риккенен. Мать была очень слаба, еле поднимала руки. Я же была не жива, не мертва. В районе рыбацкой деревушки Кобона нас погрузили в вагоны. Так как нужную нам станцию разбомбили немцы, наши вагоны присоединили к поезду, везущему солдат в Сталинград. Помню, как нас кормили солдаты. Из-за Сталинградской битвы, нам пришлось эвакуироваться в большом селе Караваинке. Там мы жили у доброй тёти Варвары. Нам выделили продукты.

И: Почему произошла такая путаница с Вашей датой рождения?

ЛМ: Я родилась 16 февраля 1929 года. Когда мы приехали в Караваинку, то оказалось, что мои документы потеряны. Чтобы выдать мне новые, которые были очень нужны, определили мой возраст «экспериментальным путём». Меня взвесили, измерили рост, осмотрели зубы и определили, что я будто родилась 1931 г. Из-за этого я до выхода на пенсию переработала на три года больше. Но благодаря моей подруге детства Вере Ферманн, мне вернули мою настоящую дату рождения.

И: Что Вы можете рассказать о жизни после спасения?

ЛМ: Как только мы приехали в Караваинку, маму сразу отправили в госпиталь, а нас с Хилмой в детдом. Не справившись с голодом, Хилма умерла летом 1942 г. На ногах у неё образовались страшные нарывы. Осенью вернулась мать. Как я уже говорила, мы жили у доброй тёти Варвары. В то время к маме стали свататься женихи. Рыжий сапожник и чёрный кузнец. Так как вдвоём нам с мамой жить было бы тяжело, мама вышла замуж, но выбрать будущего отчима попросила меня. Я не любила рыжих и потому выбрала чёрного кузнеца Максима Романовского. Вскоре он удочерил меня, и я стала Максимовна по фамилии Романовская. Из-за его работы мы часто кочевали из одной деревни в другую, где он налаживал инструменты и различный инвентарь. Помню, как я раздувала кузнечный горн в кузнице. Отчим поднимал меня на руках, и я, опускаясь, давила своим маленьким весом на мехи. По его просьбе я стала называть его папой и как-то быстро привыкла к этому.

И: Почему у Вас изменилось имя?

ЛМ: Первоначально я была Люти Петровна Риккинен. В Караваинке меня стали звать на русский лад Люда, потому что «Люти» звучало как «люди».

И: как к вам относились в деревне?

ЛМ: Местные относились к нам хорошо. Их говор отличался от нашего, слово «эвакуированные» было для них слишком сложным, и они называли нас «кувырканными». В их речи поначалу было много непонятных для нас слов: тыквы они называли «дураками», а ещё на бахче среди арбузов росла интересная ягода «бзника». Она была со странным вкусом, и с непривычки с неё можно было заработать расстройство желудка.