Тут же под оконцем, затянутым пузырем, трудились золотых дел умельцы – наколачивали на клинки золотые и серебряные рисунки. За верстаком, заваленном простыми ножами, долотами и шильем, старались косторезы, мастерившие чудесные эфесы для сабель.

Маметкула не интересовали тонкости мастерства. Он криком вызывал оружейников из мастерских. Морщась от вони, которую выделяли кипящие кислоты, он давал исход своему негодованию: жильной плетью беспощадно избивал старых оружейников и седельщиков. Горяча коня, грозил:

– Я растопчу вас, и тела ваши растаскают псы! Ленивцы, когда вы сделаете то, что приказано?

Мастера стояли перед ним на коленях:

– Тайджи, ты видишь, мы день и ночь трудимся у горнов и стараемся дать воинам крепкие клинки. Но что делать, если у каждого из нас только по паре рук.

– Отдайте все ваши силы и умение, но клинки принесите мне через три дня!..

После этого Маметкула видели на горе Алафейской. Его конь птицей расстилался по гребню высоты, за которой синело небо. Лихой всадник тайджи! Посетил он и Бицик-Туру! И нигде ему не нравилось. Потный и пылный, вечером вернулся он в шатер Кучума и сказал ему:

– Ждать врага нельзя, надо идти ему навстречу.

– Я всегда делал так, – согласно кивнул хан. – Когда я был молод и мои глаза все видели, я смотрел на самое страшное и не боялся. Пусть аллах благословит путь твой!

Кучум отошел ко сну рано, успокоенный и утомленный от дневных забот. Маметкул вскочил в седло и выехал из Искера. Дозорные безмолвно пропустили его. Звездная ночь была полна прохлады, шумели старые кедры, роптал Иртыш. Тайджи свернул коня на тропку, и вскоре перед ним сверкнул огонек.

«Сузгун-Тура! – узнал он, и сердце его сильно заколотилось. – Что будет, если узнает хан? Но ему сейчас не до этого!» – успокоил себя Маметкул и остановил коня перед дубовыми воротами. На его окрик в башенке открылось оконце и выставилось бородатое лицо.

– Аллах, кого я угадываю! – вскрикнул привратник.

– Открой мне, и ты от меня получишь должное.

Босые ноги зашлепали по лесенке, и ворота со скрипом полуоткрылись. Маметкул въехал во дворик. Почуяв отдых, жеребец заржал. Рядом с тайджи оказалась женщина с покрывалом на лице. Она схватила его за руку.

– Идем, тайджи! Сузге давно ждет тебя.

– Как же она узнала, что я приеду? – удивился он.

Служанка тихо засмеялась:

– Сердце-вещун подсказало. Сколько орлу ни кружить над степью, а к своей орлице прилетит.

Ощупью, влекомый служанкой, он прошел через темные сенцы. В большом шатре по углам горели высокие светильники. Вился дымок из курильницы.

– Жди здесь! – указывая на подушки, разбросанные по ковру, сказала служанка, и коричневые глаза ее зажглись лукавством.

Смелый в бою, Маметкул вдруг смутился здесь, в женском жилье. «Может она предаст?» – подумал он о служанке, но сейчас же отогнал эту мысль…

Зашелестел полог. Он поднял глаза и увидел Сузге. Молча глядел он на красавицу. Что сказать ей? Слова не шли с языка. Тайджи был полон чувств и хорошо не знал, любят ли его. А Сузге ждала его слов и улыбалась. Потом вздохнула, взяла чангур и тронула струны.

– Ты огорчен, ты озабочен и скоро ускачешь из Искера? – спросила она. – Хочешь, я спою тебе? – И она запела протяжно и нежно, тоненьким голоском. Маметкул хорошо знал слова этой песни о любви.

Лицо Сузге сияло юностью, глаза красноречиво дополняли песню – они то смеялись, то были печальны. В голове гостя стоял жаркий туман. Довольный, что не нужно говорить, он минуту за минутой сидел и слушал. Затем он блаженно закрыл глаза… И тут, от усталости, что ли, с ним произошло то, что позднее тайджи никак не мог простить себе, – он крепко уснул.