Грудь с грудью сошлись, кругом взбешенные лица. Ерошка-солевар кричал обидчику:

– Привык жировать с кистенем на разгульной дороге. А ты попробуй, трудом помозоль руки! Чую, Ермак на светлую дорогу тянет. И куда ты на Русь пойдешь, пустая головушка? Против течения тебе скоро не выгрести, а тут Тавда станет! На Камне, чай, на горах снег скоро ляжет!..

– Не слушай его, уговорщика, браты! – злобился Петро Копыльце. – Подай нам сюда атамана. Кто наших на Серебрянке в прорубь пометал? Он – жильный зверюга! Его самого в куль да в омут!

– Где он? Пусть сунется. Я первый его саблюкой по башке!

– А ну-ка, ударь! – осадил буйного властный голос. Ермак сильным движением раздвинул толпу, выхватил из ножен тяжелый меч.

Горлопаны шарахнулись в стороны: вот крякнет и пойдет Крестить булатом! Атаман взялся за лезвие и рукоятью протянул меч Копыльцу:

– Эй, удалой, сорви-башка, руби голову своему атаману.

Петр Копыльце побледнел, стоял опустив руки.

– Ну, чего же притих? – громовым голосом спросил Ермак. – Али слаб разом стал?

– Да что ты, батька? – пролепетал Артемка. – Да нешто мы… Так только, покуражились. Аль такого николи не бывало на казачьем кругу?

Атаман бросил меч в ножны и отвернулся от смутьяна.

– Казаки! – обратился он к вольнице. – Я выбран громадой и веду войско, а не баранье стадо. Что губы распустили, из-за чего перегрызлись? Атаманы, сотники в спорки схватились, в муть гущи подбавили. Где ваша воинская рука? – Гневным взглядом Ермак повел по толпе.

Казаки притихли, понурясь стояли младшие атаманы и сотники.

– Слухай меня, войско! Вот крест святой, – Ермак перекрестился. – Или пойдете, как воины, или всех до одного смутьянов на осине перевешаю! Не дам русские хоругви позорить, над воинской честью надругаться. Войско! Все слухайте: за трусом смерть приходит! Уходить отсель, когда полцарства повоевали и до Кучума рукой подать… Да что вы, шутки шутковать? Погибели хотите? Надо вершить до конца затеянное! Не о себе пекусь, об отчизне, о каждом из вас. И куда отходить? На старой дороге – бесхлебье, а по новой – по Тавде – не выходит. Дуроплясы только могут звать на белую гибель. Морозы, горы, и нет пути в эту пору. И пристало ли унывать нам, коли бьем ворога? И ведомо вам, что не все Кучуму преклонны. Есть народы, что чают избавиться от хана…

Иванко Кольцо согласно кивал головой: «Что скажешь против слова батьки? Правда в нем!» Незаметно толкнул Савву в бок:

– Притихли люди, пробрало?..

– Проберет, – тихо ответил поп. – Умеет; не мытьем, так катаньем… Так и надо, коли взялся за гуж!

Ермак продолжал:

– Выбран я коренным атаманом. Чуете?

– Чуем! – в один голос отозвалась дружина.

– И говорю я вам – волен я в ваших жизнях. Помыслы ваши и мои едины суть будут: идти на Кучума! Атаманы и сотники, в походе не грызутся воины! Дружина сильна единодушием. Тот, кто нарушил воинскую клятву, вносит смуту и шатость, того, не мешкая, всенародно казнить. Пусть знает каждый, что его ждет за измену! И еще говорю вам – утром плывем дальше, на восход. Будет так, как сказано!

Копыльце завыл, как волк в морозную скрипучую ночь. Его и других сомутителей повязали и увели в лес. Никто не перечил.

Иванко Кольцо подумал взволнованно: «Страховито! Батько кровью умывается! – И тут же себе ответил: – А как иначе? Пусти повод – разбредутся».

На синем рассвете погасли костры. Дружина убралась в струги. Подняли паруса и поплыли по желто-мутному Тоболу к буйному и широкому Иртышу.

В улусах – тишина, пусто. Откочевали татары на пастбища, а вогулы и остяки бродили по лесам. На привалах конопатили струги, смолили. Кормщик Пимен всем верховодил. У каждого струга было свое имечко, и его ласково называл старик.