– Что было на следующее утро? – спросил я.

– Брат Иоанн не вышел к рассветной молитве, я, брат Улферт, ещё двое братьев, зашли в его келью. Иоанн Скотт лежал на спине на постели, руки были сложены вместе. Я проверил пульс. Пульса не было.

– Может быть, ты видел кровоподтёки, следы ударов, уколов или удушья? – спросил я.

– Тело было без повреждений, – сказал брат Ансельм. – Мы внимательно осмотрели его, когда омывали.

– В таком случае, кто же сложил его руки на груди?

– Видимо, тот, кому он служил.

– Зачем дьяволу складывать Эригене руки? – сказал я. – Ты ведь на это намекаешь, брат Ансельм.

– Он не служил дьяволу, – сказал брат Ансельм. – Он служил исключительно собственному уму, искренне веруя в то, что через него проявляется Божественный Разум. Дьявол для него был мелок и неинтересен, он сказал мне однажды, что лукавый это была не слишком удачная шутка Бога перед тем, как окончательно бросить человечество на произвол судьбы.

– Прости, брат Ансельм, – сказал я. – Я понимаю, что богословские споры требуют преуспеяния в фигуральных выражениях, но меня интересует конкретный факт: руки умершего, как ты заверяешь, во сне, не могли сложиться сами по себе.

– Эригена всегда говорил, что не знает, зачем Бог создал человека, и негоже и бессмысленно об этом рассуждать. Но, сдаётся мне, что втайне он всегда искал ответ на этот вопрос. Перед смертью Бог улыбнулся и простил его.

– Ясно, – сказал я. – Я хочу поговорить с братом Улфертом.

– Я позову, – сказал брат Ансельм и вышел из кельи.

Я сел за стол покойного аббата. Пока подтверждалось одно, Эригена производил на окружающих неизгладимое впечатление, зачастую негативное, и настолько сильное, что оно вполне могло спровоцировать проявление необузданных страстей. Как вспышка света во мраке, подумал я, появился в этом мире внезапно и также неожиданно угас.

Брат Тегван оказался недалёк от истины. Брат Улферт походил на монаха также как я на римскую гетеру.

– Ты давно в Малмсбери? – спросил я.

– Полтора года.

– В каком аббатстве служил прежде?

– В нескольких, – уклончиво ответил брат Улферт. – Четыре года до переезда на остров жил в монастыре святого Пруденция  (23) в Труа. Входил в число тех братьев, что по поручению архиепископа Гинкмара разбирали архив покойного Пруденция.

– Пользуешься доверием реймсского архиепископа?

– Я всегда выполняю порученное мне дело и не задаю глупых вопросов.

– Честный ответ солдата, – насмешливо произнёс я.

– Я и был солдатом, – сказал брат Улферт. – На войне с саксами меня пронзили насквозь копьем и, когда кровь текла из тела ручьём, я увидел огненного серафима – такого, как он описан у Дионисия Ареопагита – о шести крылах и с горящими очами. Я выжил и с тех пор служу Господу нашему.

– Похвальное стремление. Ты мне покажешь как-нибудь след от той страшной раны на груди и на спине?

– Божьей волей она затянулась так, – сказал брат Улферт, – что не осталось и шрама.

– Удивительно. «Circatores» ты тоже стал по желанию явленного тебе серафима?

– Нет, по поручению архиепископа Гинкмара, – толстые губы брата Ульферта скривились в ухмылке. – Я не обязан отчитываться перед тобой, уважаемый визитатор архиепископа Кентерберийского.

– Напомню тебе, уважаемый брат Улферт, что Его Высокопреосвященство архиепископ Кентерберийский не подчиняется архиепископу Реймсскому, они равновелики по чину. В моих же правах обратиться к королевским властям с требованием арестовать тебя по подозрению в убийстве.

– Я не убивал Иоанна Скотта, – сказал брат Улферт. – Более того, я не стал бы убивать его, даже если бы мне приказали. Я его любил.