– Не богохульствуй!

– Так я же не христианин! Мне можно, и души у нелюдей, как известно, нет!

– Всё равно, не надо, прошу тебя, мне неприятно такое слышать, понимаешь?

– Молчу-молчу! – покладисто сказал Рупрехт, – я же не со зла.

– Знаю, что не со зла, – ответил Вольфгер, – а то бы ты давно во-о-н в том сугробе сидел.

– По-моему, на стене кто-то есть, – сменил опасную тему гном. – Правда, далековато, видно плохо, да и темно уже, но что-то там шевелится. Подъедем поближе?

– Знаешь, какое-то предчувствие у меня нехорошее, – хмуро сказал Вольфгер. – И здесь запустение. Ну ладно, пусть монахини за стены монастыря не выходят, но печи-то они должны топить?

– Должны, факт.

– Вот! А дымом не пахнет. Почему?

– Может, ветер в другую сторону?

– Ладно, так гадать можно до утра, а нам ещё за возком возвращаться. Вон я вижу ворота, а в них калитка. Давай постучим и попросимся на ночлег.

Вольфгер подъехал к монастырской стене и спешился, взяв коня под уздцы, гном стоял у него за спиной.

Всё было тихо. Вольфгер постучал в калитку рукоятью хлыста. Никто не откликнулся.

– По-моему, здесь не заперто, – сказал гном.

Вольфгер передал ему поводья, нагнувшись, шагнул в калитку и внезапно, получив сильный удар по голове, рухнул на снег. Мир взорвался тысячью искр, вспыхнул радужными кольцами и померк.

19 ноября 1524 г.

От свежего воздуха, чистого снега и ясного неба Вольфгера отделяла стена.

Стена была очень старая, заросшая паутиной, грубо выложенная из кирпича, с застывшими потёками строительного раствора. Барон знал, что через стену можно пробиться, нужно только посильнее упереться ногами в пол, налечь плечом, и кладка раздастся, лопнет, растечётся. Снова и снова Вольфгер изо всех сил бился в древние камни. Сначала стена подавалась и неохотно пропускала его между кирпичами, но потом становилась всё более вязкой, каждый шаг давался с огромным трудом, и, наконец, Вольфгер окончательно застревал в тягучем, как болотная жижа, камне. Руками он тщетно разгребал наползающую массу, но она не давала двигаться, забивала глаза, уши, рот и нос, Вольфгер хрипел, задыхался, терял сознание и… в который раз натыкался на знакомую до отвращения стену. Каменная кладка, удушливый запах пыли, шаг вперёд, наползающая, давящая масса…

Вольфгер с трудом открыл глаза. Тяжёлый, однообразно повторяющийся то ли сон, то ли кошмар нехотя отступил, и барон пришёл в себя. Он лежал на спине, на стылом каменном полу, кожу лица стянуло засохшей кровью. Вольфгер ощупал себя – ран вроде не было, только на затылке набухла здоровенная шишка. И он ничего не видел. Вообще ничего. Вольфгер поднёс ладони к глазам и не увидел их. Вокруг была абсолютная, непроглядная тьма. У него перехватило дыхание: «Неужели я ослеп от удара по голове?! Да нет, не может быть… А где гном?»

– Рупрехт, – позвал он, – ты где?

Во рту у Вольфгера пересохло, язык еле ворочался, поэтому голос барона прозвучал хрипло и очень тихо, но гном услышал его.

– Очнулись, господин барон? – прозвучало из темноты.– Слава Великому Творцу, а то я уж боялся, что вам дубинкой все мозги вышибли.

– Рупрехт, я ничего не вижу! – пожаловался Вольфгер.

– Так и я ничего не вижу, – жизнерадостно откликнулся гном, – хотя к темноте приучен сызмальства. Очень уж здесь темно, окон-то нет.

– Выходит, я не ослеп? – с громадным облегчением спросил барон.

– Ну, это проверить легче лёгкого, – ответил гном. – Щас, подождите, коптилку засвечу.

Он, как огромная крыса, завозился и зашуршал в темноте, потом что-то щёлкнуло, и Вольфгер увидел крошечный язычок света. Лицо Рупрехта подсвечивалось снизу, поэтому на него ложились странные и жутковатые шатающиеся тени. Гном был похож на мертвеца.