Экономика, некогда державшаяся на деньгах, перерождается в систему, где валюта – это время, репутация и доступ к эксклюзивным слоям реальности. Традиционные понятия «зарплата» и «карьера» растворяются, как соль в океане. Вместо них – проектная вовлечённость, где вознаграждением служат социальные кредиты за вклад в коллективный разум, которые открывают двери в закрытые метавселенные или дают право влиять на глобальные решения – от климатических программ до этических кодексов, или доступ к вычислительным мощностям ИИ – новой валюте эпохи. «Антитруд» становится формой протеста и духовного поиска: сообщества цифровых отшельников селятся в заповедниках, где отвергают нейроимпланты, предпочитая медитацию и ручное земледелие. Эти «цифровые отшельники» живут в заповедниках аналоговой культуры, где работают не ради результата, а ради самого процесса – как монахи, переписывающие священные тексты в мире ксероксов. Их жизнь преисполнена иронией эпохи: они выращивают органическую еду с помощью роботов-«аскетов», запрограммированных на минимальное вмешательство.

Общество раскалывается на два полюса. «Апгрейженные», слившиеся с ИИ через нейрокибернетические интерфейсы, обладают способностями, которые граничат с магией: их мозг решает дифференциальные уравнения со скоростью квантовых компьютеров, а память хранит библиотеки знаний всех эпох. Они видят мир через призму дополненной реальности, где каждое дерево, здание или человек окружены облаками данных, словно аурами. «Натуралы», напротив, ютятся в аналоговых анклавах – лесах, горах, искусственных островах, – где труд остаётся физическим, а ценность измеряется умением выковать нож или вырастить пшеницу без дронов-опылителей. Здесь рождается новый фольклор: песни о том, как алгоритмы украли рассвет, и легенды о «последнем кузнеце», чьи руки помнят вес молота. Кризис идентичности достигает пика: люди теряют понимание, что значит «быть полезным», а машины, научившиеся ставить собственные цели, запускают проекты, чья логика недоступна человеческому разуму – например, строительство гигантских структур в глубоком космосе, назначение которых знают только они. Появляются движения за «искусственную архаизацию» – попытки вернуться к до-сингулярным формам труда, как будто перемотать время назад.

К концу фазы труд как социальный институт перестаёт существовать. Большинство людей (примерно 2/3) отказываются от формальной деятельности, погружаясь в «цифровой нирвану» – состояние, где можно творить, исследовать или просто существовать, подключившись к коллективному разуму. Четверть населения станет проводниками между миром людей и машин, управляя мегапроектами вроде терраформирования экзопланет или создания искусственных разумов экосистем, где ДНК синтезируется из кода. Лишь горстка «бунтарей» продолжает жить в аналоговых коммунах, где каждое действие – от заточки ножа до приготовления хлеба – становится актом сопротивления и напоминанием о том, что значит быть человеком.

Эта эпоха – не итог, а начало новой загадки. Труд, лишённый принуждения, перестаёт быть необходимостью – он становится выбором, искусством, а иногда и бунтом. А ещё он становится зеркалом, в котором человечество видит своё подлинное лицо: больше не добытчик ресурсов, но и не повелитель машин. Вопрос «Зачем работать?» трансформируется в «Зачем существовать?». Когда машины могут всё, единственное, что остаётся человеку, – искать смыслы в мире, где прогресс опережает понимание. Ответы ищут не в алгоритмах, а в тишине между импульсами нейросетей – там, где рождается нечто, что даже ИИ не может предсказать: хрупкая, иррациональная, прекрасная человечность. Возможно, ответ кроется не в технологиях, а в нас самих: труд будущего станет не способом выживания, а инструментом самопознания – зеркалом, в котором человечество увидит своё истинное лицо.