– Да и нет здесь ничего, —

и оглянувшись назад, он посмотрел на лохматую собаку, перестав чесаться, зарычавшую не раскрывая пасти, вынудив Харчука отступить к машине, но, узнав от Ивановича, что они путешественники и в их планы не входит нырять с аквалангом, отвернувшись и громко зевнув, собака показала два ряда пожелтевших, но еще довольно прочных зубов и, приветливо вильнув хвостом, сопроводила Ивановича и Харчука к спрятавшемуся за мазанкой столу, длинному, как для укладки парашютов, где в ожидании ухи уже сидели два приезжих дайвера, и, так как Харчук был человеком по натуре общительным, затеяв непринужденную беседу на тему затонувших у побережья галер, фрегатов и галеонов с набитыми сокровищами сундуками в трюмах, выслушав захватывающую историю про найденный в прошлом году дайверами недалеко от берега пролежавший на дне со времен войны почти целый, с загнутыми лопастями пропеллера “Мессершмитт”, едва Харчук с живостью полюбопытствовал, не осталось ли от погибшего летчика каких-нибудь артефактов, например, орденов или монет, как Иванович, до той минуты не принимавший участия в разговоре, объяснил Харчуку, что если самолет лежит на дне с открытой кабиной носом к суше, то это означает, что летчик, скорее всего, выпрыгнул с парашютом или, посадив самолет на воду, покинул кабину, ко всему сказанному добавив:

– До берега не дотянул, —

и когда с громким сербаньем и сопением миски с дымящейся ухой были опустошены и оказавшаяся на столе бутылка вина была выпита, вызвавшись мигом слетать в ближайший поселок и "привезти чего-нибудь", Харчук взял у Ивановича деньги и, пообещав:

– Одна нога здесь, а другая там, —

покосившись на сопровождавшую его до самой машины собаку, наевшись огрызков хлеба и колбасы, ленивым помахиванием хвоста демонстрировавшую толерантное настроение, усевшись за руль и торопясь успеть до закрытия магазина, он тут же умчал, волоча за собой долго не опускавшийся на грунтовую дорогу шлейф пыли, и километров через десять повернув на развилке направо, осторожно объезжая ухабы и рытвины, держа курс на замаячивший вдали огонек, оказавшийся утонувшим в вечернем тумане небольшим хутором, он доехал до висевшей на столбе лампочки, выхватывавшей из темноты в конце единственной улицы стоявшее особняком одноэтажное ветхое строение с наглухо заколоченным окном, стершейся вывеской над тремя кривыми ступеньками и обитой ржавым листовым железом дверью с обгрызанным внизу уголком, и почесав с удивлением затылок при виде облупившихся стен с торчавшей наружу почерневшей дранкой, напоминавшей ребра распятого Христа, войдя внутрь, сморщившись от ударившего в нос запаха плесени, пыли и кошачьей мочи, Харчук увидел за прилавком продавщицу, еще не старую, но уже не молодую, а самую обычную женщину в расцвете зрелости и полноты, которую не смогли бы обнять несколько человек, откинувшись на спинку стула и скрестив руки на груди дремавшую в углу перед мелькавшим экраном показывавшего какой-то сериал переносного телевизора, закричавшего истошным женским голосом, оборвавшимся после внезапно прозвучавшего выстрела, заставившего внимательно изучавшего ценники Харчука сдержанно хохотнуть, и в результате недолгих переговоров расплатившись с продавщицей за три бутылки пылившегося на полках коньяка, банку маринованных огурцов, три колечка краковской колбасы и килограмм конфет, таких твердых, что одна сразу застряла в зубах Харчука, а вторую, раскусив лишь на выезде из хутора и почувствовав во рту страшную горечь, он тотчас выплюнул, а еще через несколько минут, убедившись, что, проморгав съезд на ведущую к рыбацкому хозяйству грунтовку, в сгустившемся тумане он куролесит по степи, опасаясь угодить колесом в яму – не видно было ни зги, Харчук остановился, и не найдя ничего похожего на дорогу, еще час потратив на поиски как сквозь землю провалившейся машины, на чем свет стоит проклиная туман, чертов хутор и не забывая помянуть недобрым словом себя самого, он брел наугад, и весь превратившись в слух – ведь в степи водятся волки, которые куда опаснее собак, только ему померещился шум прибоя, от неожиданности он застыл как вкопанный, услышав раздавшийся у самого уха чей-то властный голос: