Зоной пересечения и взаимодействия всех основных этнических массивов Балтики является Северо-Западная Россия, Прибалтийский регион России (прежде всего – в определяющем гидрографическом плане принадлежности к Балтийскому водному бассейну), Прибалтийская Россия, или, в древности, «Верхняя Русь» (по терминологии, основанной на реконструкциях В. Т. Пашуто). Следуя сообщениям летописи, ее можно обозначить как «Русь Рюрика», имея в виду государственное образование, сформированное во второй половине IX в. на пространстве между Ладогой и Новгородом, Изборском и Белоозером, до Полоцка и Ростова Великого (но не пересекая «линии Западная Двина – Ока») (Лебедев, 1993).

Этот регион России, охватывающий современную Ленинградскую, Новгородскую и Псковскую области (с прилегающими территориями Балтийско-Волжского водораздела), интересен прежде всего как зона давнего и длительного взаимодействия этнических массивов славян и финно-угров (прибалтийских, отчасти волжских финнов). С 1982 г. междисциплинарным изучением этой «историко-культурной зоны» (ИКЗ) занялся Межфакультетский семинар по этногенезу и регионалистике, организованный в Санкт-Петербургском университете профессором А. С. Гердом и автором этих строк.

Семинар последовательно систематизировал материалы широкого круга дисциплин – от археологии до лингвистики – по проблемам славянского этногенеза, критериям выделения ИКЗ и методам их изучения средствами «теории топохрона», механизмам этнокультурного взаимодействия в макро- и микрорегионах северо-запада России (Герд, Лебедев, 1991; Славяне, 1989; Основания регионалистики, 1999; Очерки исторической географии, 2001). Соответственно, в контексте этих исследований региональная проблематика (Regionalistica) Северо-Запада реализуется прежде всего как проблематика славяно-финских отношений (Fenno-Slavica), а затем уже включается в более широкий скандобалтийский контекст (Scandobaltica).

Однако взятые в полнообъемном историческом диапазоне, хотя бы до основания Санкт-Петербурга (а в реальной истории – с особой интенсивностью развивающиеся именно после этого, в «петербургский период» российской истории XVIII – первой четверти XX в.), эти уровни исследования синтезируются в особый, собственно петербургский спектр проблематики (Petersburgica). В «петербурговедении» за последние полвека (1952–2002) обозначилась самостоятельная субдисциплина «Археология Петербурга» (Плоткин, 2002), но эта археология неразрывно связывается, с одной стороны, последовательно со всеми предшествующими историческими периодами, изучаемыми археологическими средствами (от Санкт-Петербурга – к «Пра-Петербургу» Старой Ладоги), а с другой – с полным объемом аспектов нормального историко-культурного «петербурговедения» от архитектурной до политической истории города на Неве – «Мегалополиса России в Балтийском пространстве Европы» (см. схему 1).

Петербургская проблематика, развернутая в полном диапазоне, раскрывает новые, достаточно неожиданные и отдаленные, казалось бы, от эпохи викингов, но по-своему значимые и для ее понимания горизонты (Лебедев, 1993, 1995, 2000).

Санкт-Петербург представлял собою высшую ступень развития скандобалтийского урбанизма, начальные ступени которого запечатлел урбанизм Ладоги VIII–XVII вв. (с 1704 г. – Старой Ладоги) на Волхове, у берегов Ладожского озера, водном выходе на Балтику, сохранявшей эту позицию в исторической географии России вплоть до 1702 г. Именно из Ладоги осенью этого года русские войска двинулись к истоку Невы из Ладожского озера, стенам островной крепости Нотебург (новгородско-московский Орешек XIV–XVI вв.), а освободив ее от шведов, весной следующего, 1703 г. взяли шведскую крепость Ниеншанц на Неве, что и сделало возможным затем основание Петропавловской крепости на Заячьем острове в дельте Невы 16 мая 1703 г., положившее начало Санкт-Петербургу.