«Было 2 часа пополудни, – рассказывает один из этих счастливцев, – на Царицыном лугу было народное гулянье; плац был полон народом. Издали послышались крики «ура». Государь ехал с развода. По мере того как Он приближался, крики «ура» становились громче и громче; наконец, когда Государь подъехал к плацу, толпа заколыхалась, шапки полетели вверх, раздалось такое «ура», от которого, казалось, земля затряслась. Никакое перо не в состоянии описать тот восторг, с которым освобожденный народ встретил своего Царя-Освободителя. Я счастлив, – пишет автор воспоминаний, – что мне пришлось в моей жизни видеть этот народный энтузиазм, не поддающийся описанию»[265].
Другой из современников, профессор и цензор А. В. Никитенко под 5 марта пишет в своем Дневнике: «Великий день: манифест о свободе крестьян мне принесли около полудня. С невыразимо отрадным чувством прочел я этот драгоценный акт, важнее которого вряд ли есть в тысячелетней истории русского народа. Я прочел его вслух жене моей и детям в кабинете пред портретом Александра II, на который мы все взглянули с глубоким благоговением и благодарностью. Моему десятилетнему сыну я старался объяснить, как можно понятнее, сущность манифеста и велел затвердить ему навеки в своем сердце 5 марта и имя Александра II Освободителя. Я не мог усидеть дома, продолжает Никитенко. Мне захотелось выйти побродить по улицам и, так сказать, слиться с обновленным народом. На перекрестках наклеены были объявления от генерал-губернатора, и возле каждого толпились кучки народа; один читал, другие слушали. Везде встречались лица довольные, но спокойные… Из знакомых я встретился с Галаховым (ученым). – Христос воскресе! – сказал я ему. – Воистину воскресе! – отвечал он, и мы взаимно передали друг другу нашу радость. Потом я зашел к Ребиндеру. Он велел подать шампанское, и мы выпили по бокалу в честь Александра II». Мы поймем эту наивную, юношескую экспансивность пожилого ученого, если примем на вид, что он радовался объявлению воли и как просвещенный гражданин, и как бывший раб, сам познавший всю горечь и стыд крепостного бесправия[266]!
Великий день 5 марта прошел вполне спокойно.
Любопытная вещь! Опасались народных волнений, и что же? День объявления как будто нарочно пригнали на Прощеное воскресенье, когда народный масленичный разгул и буйство достигают высшего размера. Был ли тут затаенный расчет со стороны крепостников, жадно ждавших возможности запугать беспорядками Государя и эксплуатировать народные волнения в своих интересах, или невероятная непредусмотрительность тонких, но ничего не смысливших в народной психологии администраторов, но отрадно отметить, что сам великий именинник 5 марта, освобожденные крепостные, еще раз осрамили гнусные расчеты крепостников и выручили несообразительное начальство своим достойным, исполненным такта и самообладания, поведением, страдавшим скорее излишнею сдержанностью, нежели избытком экспансивности. Легко представить, как сладко и радостно должны были вздохнуть эти измученные жестоким произволом крепостные, ежедневною, ежеминутною мелкою домашнею тираниею дворовые, едва верившие выпавшему на их долю счастью! А между тем они сдерживали себя и таили в сердце охватившие их радостные чувства. Народ не только не «бунтовал», вопреки мрачным, но бессмысленным опасениям дальновидной полиции, но даже не дозволял себе шумных внешних излишеств в изъявлении своей радости, которые были, однако, так естественны, скажем более – законны и почтенны в такой исключительный счастливый день, как день уничтожения рабства и возвращения человеческого достоинства! Сызмальства привыкший под давлением двойной ферулы крепостного права и начальственного произвола сдерживать себя в проявлении вовне самых святых и заветных чувств, освобожденный раб не имел духа и воли отдаться свободно охватившему его ликованию, подобно больному, не могущему расправить свои члены, парализованные долгой болезнью. Даже самого Творца своей свободы и счастья, Царя-Освободителя, народ, как уже замечено, не всегда смел открыто приветствовать, не имея на то прямого разрешения начальства.