С папиросой во рту, в облаках дыма шла навстречу Сара Абрамовна. Её рабочий день кончился, она шла, наслаждаясь свободой и напевая: «Тум бала, тум бала, тум балалайке».
– Сара Абрамовна! Вы почему не были на похоронах? – строго спросила Фаина Ивановна.
– Я могу иметь своих прав человека? Я могу не ходить туда, куда не хочу? ― волнуясь, Сара Абрамовна всегда переходила на свой собственный диалект.
– Все хотят, одна вы не хотите. Я чувствую ваши антисоветские настроения! Мне придётся поставить о вас вопрос на парткоме. Вас ведь и из Крыма выгнали за это!
– Никто меня не выгонял, я сама уехала. Да! Я всю жизнь боролась за права крымских татар, и за это меня преследовали! Меня не выгнали. Я уехала, чтобы меня не арестовали. Но придёт время, и я получу по заслугам! А у вас спросят – и у вас, и у вас, ― она указала на меня, ― спросят, что вы делали, когда травили Сахарова и Солженицына?!
– Я работал, ― ответил я скромно.
– А мы у вас уже завтра спросим. Я завтра же соберу партком.
– Не надо этого делать. Сара Абрамовна действительно имеет право не ходить туда, куда не хочет.
– Да, я не хочу слушать тех глупостей, которых написал вам ваш Фрукт.
– Как! – воскликнул я в ужасе, обращаясь к Фаине Ивановне. ― сегодняшнюю речь написал вам Аркадий Самсонович?!
– Да, а что? ― ответила она упавшим голосом.
– Быстро к нему!
Аркадий Самсонович лежал в палате один. Он был жёлт как лимон. Глаза, щёки и виски ввалились как у ракового больного перед кончиной. Его колотила крупная дрожь, от которой скрипела кровать и звенели стёкла в рамах. Изо рта вырывалось вибрирующее мычание, жёлтая пена пузырилась на усах и бороде.
– Быстро в реанимацию! – рявкнул я и, так как ждать санитаров с носилками было уже некогда, подхватил Фрукта с кровати и помчался с ним на второй этаж.
Рядом со мной с фантастической синхронностью бежала Фаина Ивановна, неся перед собой длинные ноги больного. В одну минуту подключили мы Фрукта к системе искусственного дыхания. Фаина Ивановна автоматическими движениями одновременно вставила иглы двух капельниц в вены рук. Когда, наконец живительный физраствор полился в измученный ядами организм Аркадия Самсоновича, Фаина Ивановна пришла в себя:
– Что это было? – спросила она потрясённо.
– Я же вам говорил, что ему нельзя… работать!
– Так ведь он и не работал, только речь мне написал… Он умрёт?
– Ещё раз он, пожалуй, выкарабкается. Но на этот раз не скоро.
Фаина Ивановна не стала откладывать дела в долгий ящик и в тот же вечер пошла к дежурившему Лошадкину, чтобы договориться о времени проведения заседания парткома. Повестку она сформулировала так: «О возмутительном антисоветском поведении врача-педиатра Сары Абрамовны Каценфройнд». Но Лошадкин настоятельно рекомендовал ей не проводить никакого заседания и оставить Сару Абрамовну в покое. В результате старушка со сливовыми глазами ещё на год осталась в Макушино вместе со своим Политбюро.
Глава 8. Олимпийские игры и резекция желудка
На другой день после похорон Потапа Ивановича был первый для меня операционный день в Макушино. Я пришёл на работу пораньше. Техничка Вера Степановна домывала пол в коридоре.
– Восемнадцать минут, двадцать три и шестьдесят пять сотых секунды, ― воскликнула она в полном восторге, взглянув на вынутый из кармашка секундомер, ― мой личный рекорд!
Я прошмыгнул мимо неё в двадцать девятый кабинет и захлопнул дверь. Через пять минут пришла Фаина Ивановна.
– Как дежурство? Как Аркадий Самсонович?
– Еле жив. Но получше. Дышит сам.
– Ничего, ничего, выкарабкается. Вы-то как? Сильно устали? Сможете мне ассистировать?