– Да, да, конечно.

– Ну хорошо. Будем считать, что инспекционная миссия выполнена, работа движется в нужном направлении, есть отдельные недостатки, но к понедельнику тут будет идеальный порядок, – он вопросительно посмотрел на Александру, и та, продолжая заниматься бумагами, кивнула ему в ответ, – И, если у тебя нет вопросов, я могу продолжить свой отдых, – резюмировал Андрей Владимирович.

– Ага. Конечно идите, – но вдруг что-то вспомнив, Александра повернулась к уже разложенным стопкам, и извлекла из-под одной из них небольшую зеленую тетрадь. – Андрей Владимирович, это, наверное, ваше личное?

– Что это? – Андрей Владимирович протянул руку.

– Стихи.

– Стихи? – Углов взял из Сашиных рук тетрадь. Это была небольшая тетрадь в жесткой картонной обложке зеленого цвета. Обложка имела фактуру крокодиловой кожи, и от этого тетрадь больше походила не на тетрадь, а на старинную колдовскую книгу. Открыв ее, он обнаружил внутри современный пружинный переплет, состоящий из четырех стальных колечек, в которые были вставлены отдельные, разлинованные темно-зеленой клеткой, листы. – Действительно стихи, – Андрей Владимирович не спеша перелистал страницы, испещренные ровным, бегущим, явно мужским, почерком. Некоторые странички были пусты, словно еще ожидали своей очереди, чтобы впитать в себя пока, наверное, не пережитые чувства и переживания. – Но почему ты решила, что это мои стихи?

– А я не говорила, что это ваши стихи, смущенно ответила Александра. – Я говорила, что тетрадь, наверное, ваша. Хотя стихи, похоже, действительно принадлежат владельцу тетради.

– Да? Почему ты так думаешь? Интересуешься поэзией? – Андрей Владимирович прочитал про себя несколько строк первого попавшегося на глаза стихотворения. Строки были такие грустные, такие нежные, напоенные такими светлыми чувствами, и таким душевным откровением, что ему стало неудобно, что Александра подумала, будто это его стихи. – А ты знаешь, у моей мамы была похожая тетрадь. Даже не тетрадь, а скорее большой блокнот. Да я думаю, что у каждой девочки были такие. Она переписывала туда только те стихи, которые ее когда-то тронули. И стихи там были самые разные. Грустные и веселые, но, в основном, о любви. – Он замолчал, вспоминая, как иногда втайне от нее открывал и перелистывал желтоватые ломкие страницы, находя между ними то засушенный розовый лепесток, то аккуратно сохраненную записку, то старый карманный календарик. И вроде бы обычная бумага, а возникало такое чувство, будто прикасаешься к чему-то очень, очень дорогому, даже святому. Будто проживаешь чужую жизнь. И от этого становилось немного неудобно и стыдно.

– У вас мама жива? – после небольшой паузы осторожно спросила Александра, смотря на своего директора участливыми широко раскрытыми глазами.

– Жива. Только живет теперь далеко, – Андрей Владимирович вздохнул, закрыл тетрадь и нежно провел ладонью по ее обложке. – Надо же, как навеяло, – он виновато посмотрел на свою сотрудницу. И, словно желая отогнать от себя нахлынувшие воспоминания, закончил уже совсем другим тоном, – Вот я и думаю, может это кто-нибудь собрал для себя эти стихи.

– Нет, это не переписывалось, – возразила Александра. – Это писалось от сердца и сразу на бумагу.

– Почему ты так думаешь?

– А вот смотрите, – Александра поднялась с пола и подошла к директору. Взяв из его рук тетрадь, она пролистала несколько страниц, и остановилась на одном из стихотворений. – Вот тут.

– Что? – ничего не увидел Андрей Владимирович.

– Вы на просвет посмотрите, – посоветовала Александра.

Подняв тетрадь на уровень глаз, Андрей Владимирович посмотрел отдельный листок на фоне окна. И сразу стало ясно видно, что некоторые строчки, а иногда только последние слова в них были написаны поверх аккуратно замазанных старых.