Огонь – если признавать его за материю – материя весьма притягательная. Он красив, игрив, переливчат и неоднозначен, как суть человеческого характера. С одной стороны, человеку надлежит согревать ближнего своим теплом, дарить ему уют и горячую пищу. С другой же стороны, мы нередко видим, как часто люди сжигают все мосты и связи между собой и окружающим миром и сами сгорают в бушующем пожаре собственного мятущегося нутра. Это печально, драматично и одновременно прекрасно. Когда загадываешь желание на зажженную спичку, нужно непременно удерживать ее до того мига, когда язычок пламени начнет лизать кончики пальцев. Иначе желание никак не сбудется – только через боль ожога. Но саламандра – ящерица… Мало Господь создал тварей более отвратительных, нежели рептилии. Саламандра суть та же огненная гадюка или даже жаба. К чему избирать огненной метафорой столь мерзкую тварь со стылыми глазами и прохладной жижей вместо крови? Другое дело – птица феникс! Минуя самолюбование, скажу, что о себе я нередко говорю в таком ключе – «златоперый феникс, восставший из пепла своей сгоревшей юности».

Сказка №2: Саламандра

Мне снилось, что мое тело стало прозрачным – тонкая целлофановая оболочка, наполненная водой, в которой одиноко плавает рыбка-простуда. Рыбка подплывает к моим бесцветным губам и целует их изнутри, пуская рябь по натянутому целлофану тела.

Проснувшись, я понял, что сон был мне в утешение. Наяву мое тело оказалось косо скроенным и криво сшитым мешком из асбестовых лоскутов, наполненным не ключевой водой, но душными конскими каштанами и запеченным в углях картофелем. Я чувствовал, как угли продолжают тлеть и потрескивать в животе, легких и глотке. Сквозь мешанину каштанов и картофеля, распаляя угли, прогрызала себе дорогу огненная саламандра-простуда. Приблизившись к внутренней стороне моих губ, она не поцеловала их, но вцепилась жаркой зубастой пастью, заставив меня зайтись в приступе безжалостного кашля. На платке, которым я прикрывал рот, проступили пятна алого. Саламандра-простуда глупа, но не настолько, чтобы не найти лазейку из носоглотки дальше к мозгу. Я знал, что толстые слои войлока и ваты, защищающие мозг, не смогут ее остановить. Еще немного и для меня все будет кончено.

Превозмогая боль внутреннего пожара, который не могли потушить кровоизлияния от укусов саламандры, я поднялся с постели. Трясясь в ознобе, подошел к зеркалу и отпрянул, ужаснувшись видом отражения. Я увидел себя отлитым из голубоватого стекла, полным ледяной крошки, в которой, шурша чешуей, извивался черный василиск-простуда. Я чуть было не поверил этому обману и не вернулся, под одеяло в надежде согреться. Но глаза обманывали меня, очутившись во власти саламандры. Саламандра пыталась убедить меня в том, что я замерзаю, что я – стекло и лед. Подбросить дров в камин, укутаться в плед, усилить жар, обливаться потом снаружи, сгорать изнутри – вот чего от меня добивалась огнедышащая простуда. Она пошла на уловку из страха, значит, чувствует слабину. Я расхохотался. Меня не проведешь! Слышишь, безмозглая ящерица?!

Не сдерживая хохота, побежал по дому, распахивая двери и разбивая стекла во всех окнах. Как тебе это нравится, огненная дура? Не слишком жарко? Морозный воздух густыми потоками втекал в дом, в голых оконных проемах закружились серебристая снежная пыль. Взял кочергу, выгреб из камина все угли и растоптал их босыми ногами. А так тебе хорошо, тупая головешка? Выскочил на улицу, спотыкаясь, по заснеженной дорожке подбежал к колодцу, примерзая ладонями к стальному вороту, вытащил ведро воды и принялся пить, захлебываясь смехом. Что это там шипит, саламандра? Не твои ли угольки?