Пятница, четырнадцатое октября

1. В коридоре, ведущем мимо отделения реанимации в остальную часть клиники, сидели двое.

Стереотипная бабуля – божий одуванчик в цветастом платке, здорово контрастировавшим с её сине-белым, практически прозрачным лицом, и, вероятно, её сын – мужчина лет пятидесяти, явно раздражённый на весь мир, с багрово-красной физиономией и ломаными ушами. Прямо готовые фанаты ЦСКА – один красный, другая – синяя, – подумал Леонид и тут же застыдился своей мысли.

Судя по всему, ждали они кого-то из врачей.

Проходя мимо, Леонид автоматически скользнул взглядом по обоим, осознавая их. Старушка, несмотря на тяжеленный порок сердца, не вызвала у него ни малейших эмоций, – в ближайшие дни она точно не собиралась помирать. Чего нельзя было сказать о сыне, недружелюбно смотрящим на доктора из-под неопрятных кустистых бровей.

Леонид сделал ещё один шаг, концентрируя всё своё внимание на мужчине, и даже успел почувствовать совершенно чужую, но при этом застарелую боль в левом колене, открыл рот, тщетно пытаясь что-то сказать…

Его раздавило, расплющило, разметало по сторонам, протащило сквозь гигантскую мясорубку, швырнуло в воздух, вбило в землю сквозь пять этажей… В голове вспыхнула и погасла сверхновая звезда, тело исчезло, успев перед этим сгореть в невидимом огне, а что-то иное, забившееся в самый дальний и тёмный уголок, было вырвано оттуда и выкинуто во тьму…

Где во всём своём тошнотворном великолепии посреди чёрной пустоты переплетались, подобно червям в банке на берегу рыбной реки, тысячи белёсых нитей…

– С добрым утром, красавица – хрипло поприветствовал Леонида Цербер, он же Василий Михайлович – заведующий отделением реанимации, обладатель чудовищного характера, сиплого лающего голоса и при этом, как часто бывает, доброго и отзывчивого сердца. Учитель и непосредственный начальник.

Леонид не спешил открывать глаза. Вначале он тщательно проанализировал своё состояние. Он, без сомнения, был жив, как минимум на это указывали колючий плед, неприятно касавшийся подбородка, и затёкшие от неудобного положения ноги, закинутые кем-то (очевидно, Цербером) на стену. Сердце глухо билось в ушах, выдавая под полторы сотни в минуту, неприятные спазмы сводили живот.

Но он был жив. И это, конечно же, радовало.

Вот это и случилось… первый раз, – подумал Леонид. До сегодняшнего момента он всегда умудрялся в своих предчувствиях избегать крайней точки, «спрыгивая» в самую последнюю секунду, успевая понять, что станет причиной смерти, но при этом не попадая непосредственно в сам процесс умирания. Сегодня не получилось.

Василий Михайлович многозначительно откашлялся. Леонид открыл глаза. Он лежал на диване в кабинете заведующего, Цербер сидел рядом, на приставленном стуле.

– Там… мужик… в коридоре… с мамой… – в отличие от тела, язык всё ещё предпочитал думать, что он мёртв и пребывал в состоянии мерзкого куска студня.

– Свалил, стоило тебе грохнуться. Орал почти как ты, только более связно. Вероятно, – хмыкнул Цербер, – зрелище бьющегося в конвульсиях доктора сильно снижает веру в родную медицину. Причём даже не удосужился о тебе кому-нибудь сообщить, урод! Хорошо, что Леша мимо шёл, всё увидел.

– Надо его найти, – кое-как язык начал подчиняться воле хозяина. – Срочно!

– Именно его? Не мать?

– Мужика. Там аневризма с грецкий орех в голове. Завтра рванёт.

Василий Михайлович хмыкнул:

– Интересные дела. Я-то на мать его грешил, – Цербер покачал головой. – Не найти его, Лёнь. Я уже поспрашивал. К кому приходил – непонятно, кто это вообще был – тоже никто не знает. Увы!