Максимиллиан в очередной раз сделал вид, что ничего не заметил, переведя взгляд на аровану. Прекрасное создание. Безупречное в своей неестественности, безупречное по праву рождения. Он, Максимиллиан, любил все безупречное. Цельное. Настоящее. Лжи хватало и во всем, что его окружало.

– Совет директоров завтра в двенадцать, – наконец сказал Корнелий. – До этого времени вы должны представить отчет о принятых мерах.

Максимиллиан кивнул:

– Конечно, сэр. Сегодня ночью не только нам не придется спать.

Корнелий медленно повернулся к нему и, посмотрев ему в глаза, тихо проговорил:

– Учитывая деликатность ситуации, вы же понимаете, что отчет должен содержать… , – он замялся.

Максимиллиан мягко прервал его и с готовностью кивнул:

– Я знаю, что нужно делать, сэр. Не беспокойтесь.

Корнелий кивнул, отпуская его, затем сел за стол и с какой-то нечеловеческой усталостью прикрыл веки, левой рукой массируя дергающийся уголок глаза. Максимиллиан, конечно же, не мог не заметить этого, но он уже направлялся к двери и вдруг подумал о том, что так и не спросил у Нелы, чем же она рискует. Он вздохнул и вышел за дверь. Как бы ему самому рисковать не пришлось…

***

До утра Нела просидела, напряженно буравя взглядом стену. Очнулась она от лязга открываемой металлической двери. Нела подняла голову и увидела отца. Он стоял в коридоре, немного поодаль, глядя в сторону. Будто он одновременно испытывал неловкость и за свою дочь, и перед ней.

Почти всю дорогу до дома Корнелий молчал. За окнами стремительно покидающей город машины сжималась темнота этой бесконечно длинной ночи. Вдалеке сияли золотые огни ночного Вашингтона, небо над которым казалось фиолетовым то ли от приближающегося рассвета, то ли от красноватой луны в свете неоновых окон ресторанов, расположенных в пентхаусах высоток.

Нела с трудом отвела взгляд от окна, мысленно желая оказаться где угодно, только не здесь – рядом с отцом, в вакууме гнетущей тишины. Она давно привыкла к молчанию отца, хотя иногда и испытывала искреннее желание подойти к нему и поговорить – как говорят дети со своими родителями, особенно, когда родитель остался только один… Но о чем полагалось говорить в таких случаях? Просто спросить у него, как прошел день? Рассказать о своих делах и планах? Несомненно, разговор тут же коснулся бы его работы, которую Нела ненавидела, и ее поведения, которое уже стояло у Корнелия поперек горла. Так что Нела каждый раз приходила к выводу, что лучше бы им говорить как можно реже.

Она думала, что и в этот раз все ограничится напряженным, звенящим молчанием. Но неожиданно Корнелий заговорил – глухо и как-то тихо, глядя на дорогу перед собой.

– Знаешь, когда-нибудь у тебя тоже будут дети. И тогда ты испытаешь то же, что сейчас испытываю я, глядя на тебя.

Нела посмотрела на него – он всегда был так тверд и уверен в себе, как и полагается главе крупнейшей в стране корпорации. Его лицо всегда было спокойным и немного надменным, и ни одна жилка не выдавала в нем обычного человека со своими слабостями (были ли они, эти слабости? – Нела не была уверена). Но сейчас ей почему-то стало жалко его. Он казался раньше времени постаревшим и каким-то усталым. Унизительное чувство стыда зародилось где-то в глубине сознания, и Нела отчаянно старалась его погасить, сжав руку в кулак и впиваясь ногтями в собственную ладонь.

– У меня такого не будет просто потому, что я – не ты, – сухо сказала она, пытаясь сделать голос увереннее. – Моим детям не будет стыдно.

Эти слова прозвучали слишком резко – она даже не узнала собственный голос. Неле захотелось сжаться в комочек, уменьшиться до размеров горошины. А лучше – манного зернышка. Это была просто жалкая попытка сохранить лицо.