Иногда Уингейт развлекался один. Но чаще в присутствии зрителей. Крыса Богарт приходил почти на все сеансы.

Публика на скамейке просто глазела – гоготала и глазела. Вряд ли им самим хотелось участвовать в процедуре. Уингейт обожал удерживать мою голову под водой. Бейнсу больше нравилось, когда я пытался вырваться, а мне оставалось только терпеть и не рыпаться.

Худ тоже глазел, но не хохотал, лишь слегка улыбался. Из этой троицы только он выглядел не как ходячая карикатура: голубоглазый, открытая улыбка, вроде бы парень как парень. Он один пытался представить все это как честную игру и простое озорство. Именно Худ сказал мне, что выливать в постель ведро воды – старинная чатфилдская традиция. Называется «сплеснить концы». Может, в этом был проблеск утешения: что все – часть великой традиции?

Уингейт и Бейнс совсем другое дело. Они не маскировались. Отпетые, конченые.

Впрочем, улыбка Худа тоже не обнадеживала. Коль скоро происходящее – часть заведенного порядка вещей, то его нельзя ни прекратить, ни преодолеть.

Думаю, летучая эта улыбочка выдавала, что ему все-таки неловко. Ею он как бы себя подбадривал. Еще не отвязался на все сто, как Уингейт и Бейнс. Испытывал некоторый напряг, а то и стыд.

Парадокс в том, что издевательства не приносили этим весельчакам удовлетворения, отпускали они меня с несколько обиженным видом. Я мечтал им угодить, чтобы наконец сменили гнев на милость.

В Нижнем Рукли была кондитерская. Там я покупал иногда пакетик лимонной карамели с ореховой начинкой или какие-нибудь леденцы, ради которых пожилой хозяйке приходилось подставлять стремянку, чтобы дотянуться до большой стеклянной банки. Как только старушка поворачивалась спиной, я мог спокойно забрать с прилавка какой-нибудь из разложенных там шоколадных батончиков. Спешить было незачем – двигалась она по причине артрита еле-еле. Однажды я, пока стоял у кассы, прихватил со стойки зажигалку.

А за карамельки отдал шиллинг, изъятый из брючного кармана Дуба Робинсона.

– Спасибо, милый.

– Это вам спасибо.

Такой же магазинчик имелся и в Верхнем Рукли, только там хозяин был мужчина, и гораздо моложе. Еще он торговал сигаретами, но держал их на полке за прилавком, никак не подобраться. Как-то в субботу я, обогнув магазинчик, зашел в товарный дворик, общий с соседней химчисткой. Сел у высокой проволочной ограды. Около пяти подъехал большой фургон, оттуда стали выносить коробки, этого я и ждал. Раз не добраться до розницы, попробую взять оптом.

Никакой охраны не было. Занося в магазинчик очередную коробку, доставщик даже багажник не закрывал – правда, появлялся буквально через три минуты. Чай, печенье, шоколадки, ириски, полно всего.

Беда только, что я не приметил внутри фургона ни одной вскрытой коробки с сигаретами, они были огромными, а мне бы всего пару блоков. И только уже в конце, когда весь товар был занесен, доставщик приволок несколько полупустых коробок. Приволок, сунул их внутрь, захлопнул багажник и укатил.

Повезло мне на третью субботу. Я тогда заранее сел поближе к багажнику фургона и пригнулся. Водитель зашел через черный ход внутрь, ему нужно было по коридору пройти к хозяину, чтобы тот расписался в квитанции на доставку, но тут зазвонил телефон, водителю пришлось ждать. Ну а мне ждать было нельзя. Я подбежал к багажнику и сунул руку в раскрытую коробку. Два блока… я надеялся, что там «Бенсон & Хеджес» или «Ротманс», но оказалось – «Эмбесси». В Рукли предпочитают дешевое курево. Я выскочил за ворота и рванул в переулочек, на ходу пряча добычу в сумку с учебниками.

Вернувшись в Коллингем, я залез под кровать, скотчем приклеил блоки к сетке, куда перепрятать, придумаю потом, а пока предстояло их сбыть. Я знал, кому нужны сигареты. К сожалению, это были те, кто меня бойкотировал. Но мне и тут подфартило.