Бенбоу – последний, к кому бы я обратился.

Еще мистер Тэлбот мог бы спросить у капеллана, не приходил ли я к нему посоветоваться. Тут тоже категорическое «нет». С «Живчиком» Ролласоном не советовался даже собственный заместитель.

Мама поднимать скандал не станет. Она вообще толком не понимала, как все устроено в этом мире, а тем более в нашем заведении. Директор постарается все замять, чтобы не попало в газеты. Через несколько дней о моей смерти все забудут.

Так что в результате Бейнс, Уингейт и Худ ничего не почувствуют, потому что результат и есть то, как ты ощущаешь произошедшее: а его не ощутят никак.

Но я больше не хочу думать ни про Чатфилд, ни про Бейнса Дж. Т. Все это давно осталось позади.

Сегодня у нас 19 ноября 1973 года, 18:30, я сижу у себя в комнате в Клок-Корте, в старинном своем университете.

Мне нравится точное время. 18:31 вечера понедельника 19 ноября 1973 года – это его передний фронт. Я существую среди первых атомов волны времени. Вот уже 18:32. Настоящее, пока я просто сидел, стало прошлым. На момент, когда я начал рассуждение, 18:31 было будущим, а теперь оно – минувшее. Тогда что есть настоящее? Оно – иллюзия; не может быть реальностью то, что невозможно удержать. А коли так – чего нам в нем страшиться? (Звучит в духе Элиота.)

Если вы читаете эти записи спустя тридцать лет, постарайтесь не впасть в снисходительность, договорились? Не надо относиться ко мне как к старомодному чудаку в дурацких пиджаках и рубашках и т. п. Не надо нести всякую чушь про «семидесятые», ладно? Как мы сейчас про «сороковые». Я точно так же, как вы, дышу воздухом и ощущаю приятную тяжесть в желудке после еды и долгое вяжущее послевкусие чая. Я живой человек, такой же, как вы. И такой же современный – я чисто физически не могу быть современнее. Моя реальность не менее сложна, чем ваша. Атомы, чье хаотическое движение формирует и мир и меня, столь же страшны, поразительны и прекрасны, как те, из которых состоит ваш мир. В сущности, это те же самые атомы. И вы, мистер из 2003 года, с переднего края вашего времени, сами неизбежно станете предметом снисходительного любопытства для мисс из 2033-го. Поэтому не надо смотреть на меня сверху вниз. (Разве что вам удалось изменить мир моей поры к лучшему, достичь гармонии и достатка, научиться лечить рак и шизофрению, создать единую научную теорию Вселенной, понятную для непосвященных, дать удовлетворительные ответы на философские и религиозные вопросы нашего времени. Тогда пожалуйста. Тогда некоторая снисходительность к простаку из 1973 года позволительна. Но вам все это правда удалось? Насморк вылечить уже можете? Научились? Вот и я о том же. Ну и как там у вас в 2003-м? Что с войнами? А как насчет геноцида? Терроризма? Наркотиков? Насилия над детьми? Уровня преступности? Неуемного потребительства? Засилья автомобилей? Дешевой попсы? Таблоидов? Порнухи? Все еще носите джинсы? Да наверняка. Притом что у вас было тридцать добавочных лет на то, чтобы со всем этим справиться!)

Но важнее то, что сейчас 18:38 19 ноября 1973 года. В дворике Клок-Корт темно, его низенькие кусты самшита и мощеные треугольные площадки погрузились во мрак. Свет только в окнах столовой, где скоро накроют ужин.

Ничего из будущего еще не произошло. И эта мысль меня греет.

Рядом с постером Quicksilver Messenger Service появилась афиша концерта Procol Harum в театре Рейнбоу, в парке Финсбери. К пробковой доске приколото выдранное из журнала фото принцессы Анны и Марка Филлипса; на другом, редком черно-белом постере – Дэвид Боуи, Лу Рид и Игги Поп стоят, обняв друг друга за плечи, на какой-то нью-йоркской дискотеке. Еще к доске прикноплен Марк Болан – он напоминает мне о Джули. Ну и фотография самой Джули – в школьной соломенной шляпке и с торчащими передними зубами, как у кролика.