Его сивуха запалила
И живота укоротила,
Таким был батюшки конец.
Затеять я решил поминки,
Обед поставить беднякам
Хоть завтра – что тянуть волынку?
Скажите: сяк угодно вам?»
Сего троянцы и желали,
Все в один голос заорали:
«Хозяин, бог тебя спаси.
Ежели хочешь честно знать,
Мы будем дружно помогать,
Ведь ты наш государь еси».
И сразу дружно все пустились
Мед-вина, мясо покупать,
Хлеб, калачи в момент родились,
Пошли посуду добывать;
Кутью медовую сварили,
И сбитень свежий насытили,
Договорилися с попом;
Своих хозяев посзывали,
Блаженных всяких наискали,
За звон платили серебром.
На день другой пораньше встали,
Огонь пожарче развели
И мяса в казаны заклали,
Варили блюда и пекли.
Пять казанов стояли юшки,
Борща было почти не шесть,
Баранов тьма была варёных,
Кур и гусей, утей печёных,
Чтоб досыта всем было есть.
Ведёрки водок там стояли,
И браги полные бадьи;
Варево в кадки выливали,
Всем раздавали черпаки.
Как «Со святыми» оторали,
Эней наш залился слезами,
Все стали ложками махать.
Наелися и нахлестались,
Ходили, ползали, валялись…
Куда уж дальше поминать?
Эней со всею голытьбою
Анхиза славно поминал,
Не зрел ничё перед собою,
На ноги вовсе не вставал.
А после малость оклемался,
Очухался, заулыбался,
Пошел к народу, тет-а-тет.
Достал из торбы горстку медных,
Сыпнул их во скопленье бедных,
Чтоб помнили его обед.
У Энея ноги заболели,
Не чуял рук и головы,
Напали слабости с похмелья,
Глаза – ну, прям как у совы.
Живот бочонком, лик как рыло,
На свете ничего не мило,
«Мыслите» по земле писал.
С тоски ослаб и изнемог,
В одежде, не раздевшись, лег
Под лавкой до рассвета спал.
Проснувшись, как осина трясся,
Сосало в брюхе, как глисты;
Переворачивался, мялся,
Не знал, чем душу отвести,
Пока не выпил полквартовки
Настоянной с имбирем водки
Да ковшик пенного винца.
С-под лавки вылез, отряхнулся,
Чхнул, пукнул, разом встрепенулся,
Промолвил – пьем, мол, до конца.
Собравшись, все его ребята
Опять к своим столам пошли,
Пить, словно брагу поросята,
Вновь принялись всё, что могли.
Тянули пойло вновь троянцы,
Не отставали сицильянцы,
Черпали дружно, нарасхват,
Кто больше всех глотал сивухи
И мог осилить три осьмухи,
Тот был Энею друг и брат.
Эней наш так раздухарился,
Решил игрища завести,
И пьяный сразу развопился,
Бойцов, мол, надо привести.
У окон школьники скакали,
Цыганки с бусами гадали,
Скрипели палками слепцы.
Звучали рядом всяки вопли,
Детишки вытирали сопли,
Шатались пьяны молодцы.
В присенках господа сидели,
А во дворе стоял народ,
Из окон барышни глядели,
Иной торчал поверх ворот.
Ну, вот пришел боец-задира,
Силач, бездельник и проныра,
И звался молодец Дарес;
На бой кулачный звать он начал,
Всех окружающих подначил,
Визжал как ошалевший пес:
«Эй, кто со мною станет биться,
Моих покушать тумаков?
Кто хочет юшкою умыться,
Кому не жаль своих зубов?
А ну, а ну, иди быстрей,
Сюда на мой кулак скорей!
Я фонарей вам насажу,
Штаны на голову надену,
Сюда, детсадовцы – спортсмены,
Я лоб любому размозжу».
Дарес долгонько дожидался,
Но с ним на бой никто не встал:
С ним, видно, драться всяк боялся,
Настолько всех он запугал.
«Да вы, я вижу, все трусливы,
Как бабы ночью, боязливы,
Знать, уж обделались совсем».
Дарес все больше насмехался,
Собой кичился, величался,
Аж слушать стыдно стало всем.
Абсест троянец рассердился,
Энтелла вспомнил он бойца,
Против Дареса распалился,
Не ждал той похвальбе конца,
Энтелла стал искать скорее,
Чтоб рассказать про оскорбленье
И чтоб Даресу сдачи дать.
Энтелл был очень смелый, дюжий,
Мужик плечистый, неуклюжий,
Тогда, напившись, лег он спать.
Нашли Энтелла еще пьяным,
Он под забором мирно спал;
Будили всякими словами
его, беднягу, чтобы встал.
Над ним ужасно все кричали,