– Ладно, ошибся! Кто следующий? Победоносцев? Александр Третий? Владимир Ульянов? Пошли вон – в песочницу!

Те стали играть в куличики.

– Так-то лучше, – сказал Серый. – А где Константин Леонтьев? Что-то я не вижу его сегодня.

– Я тута! – сказал Константин Леонтьев.

– Дай прикурить.

Константин Леонтьев бросился с зажигалкой.

– А где твой кореш? – полуртом сказал Серый, прикуривая папиросу.

– Кореш?

– Ну, эта противная рожа! Розанов!

– В больничке.

– Триппер? Сифилис? Может быть, СПИД? Веховцы! – заорал Серый. – На выход! С вещами!

Профессора высыпали на плац.

– Ну, что, хуесосы? – сказал им Серый. – Где ваши шляпы? Вопрос на засыпку: что такое долг?

Профессора закивали:

– Долг перед родиной.

– Долг перед родителями, – сказали профессора.

– Врете! Я никому ничего не должен! – сказал Серый охране. – Всех расстрелять, а этого четвертуйте!

Он ткнул пальцем, не глядя, в одного из них.

– Они все здесь такие, – сказал Серый, обращаясь ко мне. – У нас очень много всяких деятелей.

Ахматову выволокли на порог дома без всякой одежды.

– Народ мудрее власти! – завопила голая храбрая женщина.

Я жадно к ней пригляделся.

– Какое тяжелое заблуждение, – содрогнулся Серый.

– Губители! – возвестила Анна Андреевна.

– Перебить ей нос! – приказал Серый охране. – И одеть потеплее!

– Вот ты говоришь: жалко, – вздохнул Серый, расстегивая телогрейку. На груди, как панорама Бородинской битвы, развернулась барочная татуировка. – А я считаю, русские должны мучиться. Так у них на роду написано. Большими буквами. Русские должны мучать русских. Богатые – бедных, и наоборот. Все должно быть путем. Это летный закон самоистребителей. Так тут положено.

– Серый, – спросил я, – зачем?

– А хуй его знает, – весело ответил Серый. – Ты думаешь, я не читал того же Чаадаева? Чаадаев вскрыл вены России. И Победоносцева читал. Сухо, но убедительно. Это я Ульянову кликуху придумал – Ленин. Да, я поощряю бандитов. Да, я превратил эту страну в братскую могилу. И это еще не конец. Веселиться – так веселиться. Давить сок – так давить до конца. Здесь все можно. А посмотри, какая у нас молодежь – я тебе скажу: нарядная молодежь. Все взорвем! Оторвем яички! Пусть падают с небес самолеты и вертолеты! Пусть растащат по домам все рельсы! Пусть сушат сухари. Страна сушеных сухарей. Это в генах. Не знаю, мне нравится.

– Пошли смотреть трупики, – предложил Серый.

– Страшилка, – смешливо поежился я.

Но ошибся. Глубокая заморозка пришлась всем по душе. А Маргарита Ивановна резко обернулась ко мне и сказала:

– Меня не проймешь никаким Интернетом. Я всегда жила под виртуальной звездой первого бала Наташи Ростовой.

Серый так резко обернулся к ней, что у него свалилась шапка, и посмотрел, как водится, не в глаза, а в даль:

– Русская духовка – это и есть пятизвездочный морг.

Я, в свою очередь, тоже резко обернулся на эти слова. В меня вошел запах лука.

– Беги в свою Америку, – сказал Серый. – Вот тебе последний шанс.

– У нее такие глаза, – сказал я. – У наших баб нет таких глаз. Ты, говорит она мне, непредсказуемый. Вчера ты больно хватал меня за руку. Сегодня ты мягкий и грустный. Ты, говорит, меня поражаешь. Но раз уж мы перешли на сексуальную территорию, ты, пожалуйста, не делай мне больно.

Серый по-бандитски надавил мне на горло.

– Где ты видел такие малиновые закаты? – заорал он, подтаскивая меня к окну.

– В Мексике.

– В какой такой Мексике?! – заорал Серый.

– Ну, чего ты? – сказал Серый. – Россия – выдумка.

– Вместо того, чтобы отсюда бежать, я погружаюсь в эту выдумку с головой.

– Чем американская пизда отличается от русской? – задумчиво спросил Серый.