– А может, правда, ещё посмотрим? – с надеждой в сереньких воспалённых глазах затосковала Елена.

Вернулись. Фонарик с настойчивой напряжённостью прошерстил кладовочное нутро.

– Часы, – пробормотал Игнатьев.

– Что часы?

– Идут.

Сторожа переклинило.

– Это те самые? – вяло выговорил он.

– У нас ангельские, – успокоил учитель. – Наши главней. Местные просто так.

Стрелки карябали циферблат, но шевелились бесперебойно, напоминая ветви, скребущие мерно по дряхлой крыше. Маятник явственно походил на старика, недовольного тем, что его разбудили, и с осознанием собственной важности стряхивающего пыль и дышащего.

– Это ничего.

– Пошли отсюда…

– Нет! – запаниковала вызволенная, юбочный костюм в полоску затрещал на ней. – Мне надо найти фотографию.

От кислоты накативших предчувствий сторожу делалось дурно, по-бабьи. «Стыдно». Он взял кликушу внутри организма в руки и для спокойствия Елены уговорил себя пошарить светом лишних полминуты. «Свет тёмное отталкивает». В углу прорисовалось углубление, вдова с Игнатьевым приблизились.

– Получше посветите, – брякнул Виктор Фомич.

– Сам и свети, – поперхнулся сторож. – Витя? Что с тобой?

Игнатьев стоял, раскрыв рот, волосы его, припавшие ко лбу и вискам, дёргались в такт стрелкам. Елена Дмитриевна позеленела и готовилась упасть. Учитель произнёс:

– В углу… лицо. Там чьё-то лицо. Обернитесь.

Продолжая озарять кладовку, дядя Лёша возвратился в неё взором. И сразу же попятился.

– Лицо?.. – не успел уточнить вызволитель, а из затхлого помещеньица уже выкрючивалась чёрная старуха.

Дядя Лёша с Игнатьевым шарахнулись вбок, Елена Дмитриевна упала в обморок. Старуха перепрыгнула через неё, подлетела к мужчинам и вцепилась в них ветвистыми пальцами.

– Сбежать задумали? Ты, – обратилась она к сторожу, – шваль поганая, Зойку мне заменишь теперь.

Правый глаз её ввинчивался в Игнатьева, левый – в сторожа. Глаза у старухи были вороньими. Нос казался вылитым клювом, а сморщенная коричневая кожа – горелой резиной. Волосы прятал сальный платок, повязанный по-цыгански. Дядя Лёша не дышал.

– Отпустите нас, быстро уйдём, – пролепетал Игнатьев.

Под носом-клювом расползлась улыбка:

– Ты у нас, кажется, для вечной жизни уготован? Отпущу, думаешь? – Она прищурилась, подтащила к резиновому лицу погасшего Фомича и затараторила: – Мне редко кто навсегда достаётся. Все – либо к родственничкам моим, либо в райское, а я, – и старуха заорала, – ПРОСТО ПОРОГ, ЧЕРЕЗ КОТОРЫЙ ШАГАЮТ. ПРИЯТНО, ДУМАЕШЬ?!! НЕТ!!!!!!

Оглушённый Алексей Степанович медленно завёл руку с фонарём ей за голову и треснул по затылку. Смерть чертыхнулась, обхватила голову руками, а недоумершие рванули к выходу. Старуха каркала по пятам, треща остатками пола. За пределами квартиры она нагнала дядю Лёшу и повисла клювом на ухе.

Учителю-математику стало смешно до чёртиков. Войдя в раж, он ударил старуху наотмашь. Та упала, вскочила, схватила сторожа и учителя и шарахнула их друг о друга лбами. Оба потеряли сознание. Брезгливо дотронувшись до ангельских часиков, корявые пальцы сумели сдвинуть колёсико на миллиметр и отскочили – то ли обжегшись, то ли получив разряд электричества.

– Тфу ты, чёрт, две минуты первого, чем бы мне его прибить? – задёргалась Смерть.

Валявшийся на полу фонарь начал сам по себе поворачиваться и выхватил из темноты палку с гвоздями.

– Да! – заорала ворона.

Беспомощный лемуриец, огромными глазами наблюдавший за происходящим с балки, не выдержал и задрал голову к прежнему звёздному небу. И глаза его округлились вовсе. С неба кто-то тянул к испоганенной кровле руку с длинными пальцами, с краешком белого одеяния. Почти коснувшись творения Фомича, рука вошла в дом. Старуха сплюнула и юркнула под половицу. В два счёта подхватив нокаутированных, рука подняла их сквозь рваную крышу. Веки сторожа разомкнулись, и увидел он лик – в полнеба.