В геронтологии хорошо известно, что путь к долголетию лежит через творчество[64]. Но творчество всегда бывает во имя чего-то. Как отмечает Н. А. Коротчик[65], этот путь обретается не только через творчество, но и через служение, умное делание, обращенное вовне, к Отечеству и соотечественникам как близким людям. Тогда человек не будет стареть фронтально, он будет возрастать личностно.

В конце 1960-х – начале 1970-х гг. появилось множество книг и статей, посвященных «конфликту», «кризису» или «разрыву» поколений. Как отмечает И. С. Кон, первые теории этого рода имели глобальный характер. Так, американский социолог Л. Фойер утверждал, что «история всех до сих пор существовавших обществ есть история борьбы между поколениями»[66].

Весьма показательна в этом смысле работа М. Мид «Культура и сопричастность»[67], которая устанавливает зависимость межпоколенных отношений от темпа научно-технического и социального развития. М. Мид различает в истории человечества три типа культур: постфигуративные, в которых дети учатся главным образом у своих предков; кофигуративные, в которых и дети, и взрослые учатся прежде всего у равных, сверстников; префигуративные, в которых взрослые учатся у своих детей.

Стабильные большие группы, существовавшие на ранних этапах развития человечества, в традиционных обществах и в некоторых современных обществах, как отмечает М. Мид, выполняли и выполняют ценностно-ориентационную и защитную функции. Так, получаемая от них информация не только однородна и упорядочена, но и требует однозначного, безукоризненно точного выполнения множества обрядов, сопровождающих каждый шаг жизни человека от рождения до смерти и всю его хозяйственную деятельность.

В наши дни, по мнению М. Мид, рождается новая культурная форма, которую она называет префигуративной. Темп развития сегодня стал настолько быстрым, что прошлый опыт уже не только недостаточен, но часто оказывается даже вредным, мешая смелым, новым обстоятельствам. Префигуративная культура ориентируется главным образом на будущее. Таким образом, уже не предки и не современники, а сам ребенок определяет ответы на сущностные вопросы бытия. Сегодня во всех частях мира у молодых людей возникла общность того опыта, которого никогда не было и не будет у старших, сегодняшние дети вырастают в мире, которого не знали старшие. И наоборот, старшее поколение никогда не увидит в жизни молодых людей повторения своего беспрецедентного опыта. Этот разрыв между поколениями совершенно нов и ведет к тому, что жизненный опыт молодого человека сокращается на поколение, а воспроизведение его в отношении к своему ребенку или к своим родителям исчезает[68].

В целом, нравственно-ценностная составляющая образа старости в истории цивилизации задается рамками трех ее культурных измерений: геронтофильном, геронтократическом и геронтофобном.

В научном обращении к проблеме личности на поздних этапах онтогенеза с первых шагов обнаруживается отсутствие четкой характеристики пожилого человека и его возрастного статуса. Так, под рекламой «главная книга в психологии» в 2003 г. вышел Большой психологический словарь, где кроме первых этапов онтогенеза не представлены ни зрелость, ни старость. К сожалению, этот случай далеко не единичен. В тех же источниках, где рассматривается проблематика старости, отсутствуют четкие возрастные критерии этого возраста. Это, очевидно, связано с тем, что процесс старения у каждого человека протекает индивидуально. Многие авторы предлагают при дифференциации возрастных категорий указывать «молодую старость» (young old age) – приблизительно 65–75 лет и «старую старость» (old old age) – 75 лет и старше