Караульные молча пропустили ее, искоса наблюдая, как она уверенным шагом поднимается по ступеням крыльца к парадному входу.

В зале, где проходил прием, немногие оборачивались ей вслед, но никто даже слова не сказал. В огромном помещении стоял длинный стол, покрытый белой скатертью. Какой-то солидный мужчина, уже в летах, по-немецки произносил речь. Наверное, сам консул, решила она.

Аурелия искала глазами своего незнакомца. Она протиснулась поближе к буфету, расположенному в глубине зала. Гости рассеянно прислушивались к словам консула, скорее делали вид, что слушают его, а на самом деле обменивались друг с другом последними колониальными сплетнями, болтая по-французски, по-английски, по-гречески, по-итальянски и по-арабски.

Элегантный молодой человек подошел к группе расфуфыренных пожилых дам, обвешанных жемчугами:

– Вы слышали? Торговый атташе Испании покончил жизнь самоубийством!

Сухонькая, сильно накрашенная старая леди, худая, как мумия, облаченная в платье из черного крепа, от возбуждения схватила его за руку:

– Как это случилось? Расскажите!

Денди, довольный произведенным эффектом, не торопился удовлетворить любопытство дам. Он, намеренно не торопясь, продолжил:

– Говорят, накануне у него состоялся серьезный разговор с послом. Но мне почему-то кажется, что истинная причина была не в этом…

Другая пожилая леди, с подведенными сверх меры черной краской глазами, в тяжелом зеленом тюрбане на голове, поигрывая тонкими пальцами длинным мундштуком с дымящейся сигаретой, низким грудным голосом произнесла:

– Говори же, Бутрос! Что ты от нас скрываешь?

Он не спеша раздал по кругу каждой даме бокалы с шампанским. А потом продолжил:

– Это случилось в «Шератоне». Вчера там давали спектакль фламенко. Он выбросился с балкона сразу после… Он переживал за страну и принимал все слишком близко к сердцу…

Дама с рыжим шиньоном на макушке пожала плечами:

– Мальчик мой, ты слишком сентиментален.

Другая дама достала из сумочки маленький блокнотик и карандаш:

– Да нет же, не мешайте ему! Рассказывай, Бутрос! Я сейчас же должна это записать.

– Не спеши, Донатьена, – низким голосом сурово пробасила дама в зеленом тюрбане, – Неужели ты, в самом деле, думаешь, что это – подходящий сюжет для светской хроники?

– Ну конечно, Анаис! Вспомни старые добрые времена! Помнишь, как в сорок первом Абидис утопился в озере Мареотис?

– Все было совсем не так, – вмешалась дама в платье из черного крепа. – Это был не Абидис, а Зивелос, его отец. Он повесился у себя в конторе на улице Фуад, в сорок пятом.

– Донатьена, Мимма! Кажется, вам обеим изменяет память, – возразила Анаис со знанием дела. – Это случилось в сорок третьем.

– Ну вот! Теперь я вспомнила! – обрадовалась дама с блокнотом в руках. – Я даже помню, что многие в те времена поговаривали, что он свел счеты с жизнью из-за тебя, Анаис…

Дама в тюрбане передернула плечиком:

– Пфф! Только не говори мне, дорогая Донатьена, что ты поверила этим сплетням…

Донатьена не сдавалась:

– Дорогая Анаис, мы с тобой сто лет знакомы! Ты же не будешь утверждать, что я лгунья!

Мумия в черном крепе решила вставить свое слово в дискуссию:

– Рамзес Лакани мне что-то говорил про бедного Зивелоса.

Они продолжали что-то горячо обсуждать, собравшись в кружок и понизив голос. Бутрос, о котором все забыли, с усмешкой отошел в сторонку с тарелочкой маленьких бисквитов. Аурелия, обводя глазами зал в поисках своего незнакомца, случайно встретилась с ним взглядом. Он протянул ей оливку на палочке.

– Вот она – наша Александрия! Никогда не знаешь, кто лжет, а кто говорит правду.

– Хмммм? – поддержала разговор Аурелия, выплевывая в ладошку оливковую косточку.