– Я тоже буду охотником, – сказал он с гордостью, и она поняла, что зацепила нужную нить в их диалоге.

– Будешь? А что же ты сейчас делаешь? – Эмили усмехнулась, но в её усмешке не было ни капли злорадства или чего-то дурного. Она сделала это так по-доброму и даже дружески, что это было не замечено её собеседником и не воспринято остро.

– Я помогаю дяде с добычей. Сдираю шкуру, разделываю, солю или обсыпаю специальным порошком, чтобы дольше хранилось. А что-то сразу готовлю на ужин.

– Ты… Готовить умеешь? – Эмили удивилась этому. Она не думала, что у мужчин есть на такое время. В её семье обязанности делились практически поровну, с учётом возможностей всех сторон, но её отец всегда был очень занят, и у него не оставалось времени на готовку. Она в принципе не знала, умел ли он готовить. В любом случае, ни разу ей не довелось попробовать его блюдо, да и уже не доведётся.

– А что тут такого? – практически возразил юноша. – И кому ещё-то это делать? Мать моя умерла давно, а дядя так и не нашёл себе жену. Мы одни с ним, поэтому он научил меня готовить.

На удивление, услышав это, Эмили даже обрадовалась. Это было странно, но ей нравилась самостоятельность Сэнрика. Она не видела готовящих мужчин, но теперь точно знала, что это повод гордиться.

– А тебя дядя учил охоте когда-нибудь?

– Нет. Но он обещал меня взять с собой в следующем году, – было видно, как Сэнрик немного смутился. Наверное, его задевало то, что он так желает быть охотником, но до сих пор даже не выслеживал добычу, не то, чтобы уж учиться ставить капканы или другие ловушки.

– Мой отец учился этому с ранних лет. Что-то ты запоздал, так к старости только охотником станешь, – Эмили рассмеялась.

– Много ты понимаешь! – Сэнрик махнул рукой, а она замолчала. Она слишком поздно заметила, что эта тема в самом деле задевает его, и сказанного было уже не вернуть. – Я охотник! И охотником делает меня тяга к этому делу, а не количество убитых мной зверей. В следующем году… А может и в этом я поеду и заколю самого огромного оленя, какого только смогу найти в лесу.

– Да, прости, я не хотела тебя задеть, – попыталась уладить всё Эмили. Но, кажется, она распалила своего нового знакомого, и теперь он готов был отправиться в лес за этим чертовым оленем хоть сейчас.

– Я тебе его хоть завтра к ногам брошу! А ты-то что умеешь? Даже мясо выбрать не можешь, тебя отец тоже ничему не научил?

Сэнрик был горд, и этого у него было не отнять. Он был уставшим после трудного дня на ярмарке, где не успел отдохнуть и посмотреть на всё, и злым после колкого замечания Эмили, которая не расценивала это как колкое замечание вообще.

– Да что с тобой такое, – Эмили повысила голос, а на глазах у неё выступили слёзы от обиды. Она совсем не хотела плакать. Ей даже не было грустно, просто обидно, и этот процесс слезотечения она не могла контролировать, хоть и отчаянно пыталась. Как же она могла позволить себе сейчас ещё и разрыдаться, как маленький ребёнок, у которого отняли игрушку?

– Какой ты грубиян, зачем я только пошла за тобой! – сумев-таки сдержаться, она выхватила из рук Сэнрика мешок и зашагала прочь.

– Да извини, я же не хотел! – спохватившись, крикнул ей юноша, но Эмили даже не притормозила. Тогда он закатил глаза и решил вернуться к прилавку, под нос пробубнив отчетливое «девчонки».

Сэнрик вернулся к дяде, и они ещё какое-то время пробыли на ярмарке, до полного её утихания. Затишье длится всего несколько часов, начинаясь с того, что кто-то разъезжается по домам, и заканчиваясь ранним утром, когда прибывают новые люди. Некоторые ещё остаются на ярмарке, чтобы выпить кружку пива или просто отвлечься от серых будней в родном краю. Уезжали же, в основном, торговцы, у которых закончился товар. Выручив за него нужную сумму, довольные, они отправлялись на лошадях, запряжённых в телеги или жалкое их подобие (кому на что хватало средств), жить «на широкую ногу». А к концу года, скрипя зубами от голода, вновь предвкушали десятидневные праздники, в которые смогут разжиться.