Накормив и напоив всех, англичане предоставили каждому устраиваться, где как кто может. Дамам была отведена столовая и каюты, куда нас, бедных, не пускали. Кормили их вареньем и всякой штукой, но барыни не забывали нас и приносили всякие вкусные вещи. Все были счастливы и веселы. На другой день в самое Благовещение отслужили молебен (попы́ между нами тоже оказались). Во время этого молебна «Капуртала» снялась и направилась в Констанцу. Над Одессой шел грохот пушечной пальбы, мы были спасены, хотя и лишались родных и родины. Смутное ощущение радости за свою шкуру, надвигающейся беды на вас, незнание, что вы предпримете и где увидимся, – да и увидимся ли когда? – давило голову и грудь, и, несмотря на радость спасения, на душе тяжело.

А пароход уходил из Одессы, она исчезала под пушечную пальбу, наконец открытое море и видны лишь силуэты громад иностранных флотов, покинувших город и несчастную Россию. Ощутив безопасность, все отдыхали душой и считали появление «Капурталы» за чудо. Всем становилось все ясней, что если б не она, то судьба наша была бы действительно ужасна. Утром англичане подвели к нашему пароходу другой, отправлявшийся в Новороссийск. На нем поехал Новгородцев. Мы просили капитана этого парохода, если будет возможно, зайти в Ялту сообщить о нашей судьбе и просили его доставить вас в Константинополь. Мы же в Новороссийск не поехали, считая, что падение Одессы так отзовется на Новороссийске, что все равно придется бежать в Константинополь.

[Итак, 24 марта мы перебрались на параход «Капуртала», который 25-го, в самое Благовещение, вышел в море. В тот же день мы были в Констанце. ] Поручив Новгородцеву позаботиться о вашей судьбе, мы с Михаилом Васильевичем решили остаться в Константинополе и оттуда выжидать событий и ожидать вас. Но вышло все не так, как мы думали. Новгородцев к вам в Ялту не попал, так как пароход туда не зашел. Мы, прибыв в Констанцу, были спущены с парохода только на пристань, которая была оцеплена солдатами и никого в город не пустили.

[В Константинополь прибыли утром 26-го, с парохода никого не спускали, говоря, что пароход будет отведен в карантин. ] Постоял он в одном месте, постоял в другом – все никого не спускают. Были люди с французскими визами на Константинополь – и тех не пускают. Наконец выясняется, что Константинополь – это французская зона, что никто из русских на берег спущен не будет и что «Капуртала» скоро снимется и нас повезут куда-то дальше. Куда, что, зачем? Ответа нет. Мы не то пленники, не то гости «Капурталы».

Простояв целый день на рейде Константинополя, любуясь этой очаровательной панорамой, мы дождались изумительного по красоте захода солнца, и к вечеру «Капуртала» снимается и, оказывается, нас влекут в Салоники. Французы не позволили ни одному русскому высадиться.

Судьба наша осложнялась, но делать было нечего. Милые наши спасители кормили и поили нас, ухаживали за дамами и, по существу, мы под английским флагом чувствовали себя хорошо, а поездка была очаровательна. Мы вошли в Мраморное море и шли Дарданеллами. Тут и там были видны следы только что окончившейся войны. Там разбитый турецкий форт, затопленный пароход, разгромленное здание, опять пароход и много их, и зданий, и фортов, берега красивы, светит луна, море неподвижно, компания многочисленна, чего бы еще желать? Кругом тишина, голые матросы-малайцы делают свое дело, офицеры-англичане приветливы. Эх, если б быть на воле, да о доме не болела душа, все было бы хорошо. А тут неизвестная будущность. Что ждет нас впереди? Салоники опять французская зона, что будет с нашими деньгами? В Константинополе за три-четыре апельсина еще берут николаевские 25 руб., а об украинских и говорить не хотят, а у нас только «укра́инки» и небольшое количество думских денег.