Я перескакивала со сведений о моих друзьях на сведения о наших преподавателях (причем, эти сведения знали все вокруг, особенно в учебной части, где велся «таинственный» разговор), сообщая какую-то несуразность о нашей семье, вплоть до тех ее членов, которых я никогда в своей жизни не видела. Я с трудом успевала отбиваться ответами на буквально бомбардирующие меня вопросы, касающиеся чего и кого угодно, кроме меня самой. Интуиция подсказывала, что надо обнажать лишь позитивные моменты…

И только в конце разговора, когда я уже почти вырвалась из тисков почему-то гнетущей меня атмосферы не состоявшегося по-настоящему знакомства – любопытствующий так и не сообщил мне своего имени, не поинтересовался моим, задавая практически безличные вопросы, – я вдруг отчетливо услышала во вновь брошенном бесцветно-монотонным тоном вопросе-допросе, догнавшем меня уже у двери, свое, а не чье-то имя.

– А в Вене у Вас, Кира, какие дела?

– Какие дела? – Я опешила. Откуда он знает про Вену, когда я храню эту тайну?

– Так почему Вы все-таки выбрали Вену? – Обескураживал меня уже следующий вопрос вновь начатой «бомбардировки», несмотря на то, что я еще не ответила на предыдущий. – Ведь это же капиталистическая страна. В конце концов, можно было поехать и в социалистическую Болгарию.

«Курица не птица, Болгария не заграница», – моментально засорили мне голову слова одного из наших преподавателей, посетившего по туристической путевке Софию и поделившегося с нами своими впечатлениями, считая, что Болгария просто стала уже шестнадцатой советской республикой, но, слава Богу, что у меня хватило ума не говорить об этом вслух.

– Да потому что… – я вспомнила наставления заведующей учебной частью об откровенности… – Да потому что… Да потому что в Вене каждый камень поет, – как будто выдохнула я из себя.

– Что Вы сказали?.. Каждый камень поет? – наконец увидела я человеческое лицо, выражавшее искреннее недоумение.

– Я что-то не понял. Как это – каждый камень поет?

Железная маска была тут же сброшена. По-видимому, я что-то сказала не так, во всяком случае, не совсем стереотипное и заранее запрограммированное. Такое растерянное лицо невозможно было подделать. Оно было истинным и «натуральным».

– Как это – каждый камень поет?

«А если он в самом деле не понимает значения этих слов? – Почему-то поверила я этому проснувшемуся лицу. – Ассоциации и метафоры не в его правилах ведения своеобразной шахматной партии жизни».

– Да потому, что там обитает дух Моцарта и дух Бетховена, – тем не менее еще более возвышенно выплескивала себя я, считая свое объяснение удивительно вразумительным и понятным.

– Так Вы что, еще верите в духов? – уже буквально ерзал на стуле не скрывающий больше своих явных эмоций, еще пару мгновений назад неприступный почти человек.

«Да сейчас же он спросит меня про религию», – промелькнуло в моей голове, начавшей, наконец, улавливать намечавшуюся логику вопросов. И, опережая события, я поспешно «обрадовала» его, сообщив о прекрасно сданном зачете по атеизму, который почти никто не смог сдать, да и мне до сих пор непонятно, почему же Христос, молящийся о счастье людей, уже столько столетий является одной из главных причин национальной розни и религиозных междоусобиц.

– Неужели Вы знаете жизнь Христа? – И лицо его вдруг почему-то внезапно вытянулось, напоминая лица святых на полотнах Эль Греко.

– Так Вам хочется в Вену, чтоб увидеть ее соборы и церкви, где не камни поют, а церковные хоры… Наконец-то я понял, конечно же, понял – какая музыка Вам нужна, и какие духи музыкантов Вас манят…