– Сама видишь, слишком много плохих воспоминаний. Я готов все их оставить здесь.

Я чувствую себя опустошенным, но нет грусти, только облегчение. Эвелин остается в этом городе, как и Маркус, и все кошмары, дикие воспоминания и фракции, которые держали меня словно зверя в клетке, не давая мне жить. Я сжимаю руку Трис.

– Смотри, – и показываю на группу зданий вдалеке. – Там сектор альтруистов.

Глаза у нее какие-то отсутствующие, словно в глубине души она растерянна. Поезд стучит по рельсам, слеза скатывается по щеке Трис. Город исчезает во тьме.

Поезд замедляет ход. Мы приближаемся к ограде, и машинист – девушка-лихачка – дает нам понять, что скоро выходить.

Мы с Тобиасом сидим в дверях тамбура, колеса лениво перестукивают по рельсам. Он обнимает меня и, затаив дыхание утыкается носом в мои волосы. Я смотрю на него, вижу ключицу, выглядывающую из-под воротника рубашки, его чувственные губы. На душе у меня теплеет.

– О чем думаешь? – шепчет он мне на ухо.

Вздрагиваю от неожиданности. Сейчас я смотрела на него не так, как прежде. Такое чувство, что он только что поймал меня на чем-то недозволенном.

– Ни о чем. Почему ты спрашиваешь?

– Просто так.

Он еще теснее прижимается ко мне, я кладу голову ему на плечо. Глубоко вдыхаю холодный воздух. Солнце за день прогрело траву, и она по-прежнему пахнет летом.

– Мы около ограды, – ворчу я.

Действительно, здания исчезают, уступая место полям, на которых мерцают огоньки светлячков.

Позади нас, возле другой двери тамбура, скорчился, обняв коленки, Калеб. В какой-то момент наши глаза встречаются, и мне хочется заорать на него. Докричаться до самых темных глубин его души, чтобы, наконец, он услышал меня и понял, что натворил. Но вместо этого я просто смотрю ему в глаза. Он не выдерживает и отводит взгляд.

Я поднимаюсь на ноги, цепляясь за поручень. Тобиас и Калеб делают то же самое. Калеб норовит держаться позади нас, но Тобиас толкает его вперед, к самому дверному проему.

– Ты – первый. Прыгай по моей команде, – приказывает он. – Давай.

Он слегка понуждает Калеба, тот отрывается от порога вагона и исчезает во тьме. Тобиас прыгает следом. Я в вагоне одна.

Глупо жалеть о вещах, когда у тебя есть столько людей, по которым можешь соскучиться. Но я уже скучаю по этому поезду, как и по всем остальным поездам, возившим меня по моему городу с тех самых пор, как я достаточно осмелела, чтобы ездить на них. В последний раз провожу пальцами по шершавой стенке вагона, а затем прыгаю. Поезд движется очень медленно, а я, не рассчитав, отталкиваюсь слишком сильно, в результате, падаю, и сухая трава царапает мне руки. Поднимаюсь на ноги, пытаясь разглядеть в темноте Тобиаса и Калеба. Но прежде, чем нахожу их, слышу голос Кристины:

– Трис!

Они с Юрайей идут ко мне. У него в руках фонарик, и он выглядит куда более собранным и внимательным, чем накануне вечером. Хороший знак. За ними появляются лучи других фонариков, слышатся голоса.

– Ну, как твой брат? Прыгнул? – спрашивает меня Юрайя.

– Ага!

Наконец, я вижу Тобиаса, который за руку тащит к нам Калеба.

– Не понимаю, как человек из эрудитов может быть таким тупым, – ворчит Тобиас, – как ты все не понимаешь, что тебе от меня не удрать?

– Он прав, Калеб, – объясняет Юрайя. – Четыре – шустрый. Ну, может, и не такой шустрый, как я, но тебе, заяц, до него в любом случае далеко.

Кристина смеется.

– Почему заяц?

– Игра слов, – Юрайя приставляет ладони к голове, имитируя заячьи уши. – Зайка-знайка.

– У лихачей хватает странного жаргона. Прелесть, дуболом, зайка, вот… А правдолюбов вы называете как-нибудь?