Среди моих придворных дам он уже успел заработать определенную славу: не пропускал ни одной юбки. По этой части он далеко превзошел даже собственного отчима.

– Если я дам свое соизволение на этот брак, вы должны хранить ей верность. Как вам это нравится?

Выражение его лица подсказало мне, что такого требования он не ожидал. Значит, намеревался совершить рыцарский поступок и жениться на вдове своего почившего героя, а развлекаться при этом рассчитывал с более чувственными и сговорчивыми дамами.

– Я склоняюсь пред мудростью и требованием вашего величества, – произнес он, все так же стоя передо мной со склоненной головой.

– Подумайте хорошенечко. Я – королева-девственница и вопреки грязным слухам, которые ходят обо мне в некоторых кварталах и за границей, знаю, что я та, кем себя называю. В этой чистоте и непорочности я черпаю свой авторитет. Извращений при своем дворе я не потерплю. Вы желаете и впредь оставаться у меня на службе? В противном случае я готова дать вам мое дозволение покинуть двор и удалиться в деревню, к вашей матери.

– О, я желаю служить вам превыше всего на свете! – воскликнул он. – Молю вас, не отсылайте меня прочь! Я хочу быть вашим верным рыцарем!

Он казался таким искренним, его открытый взгляд горел рвением.

– Вы больше не Галаад, целомудреннейший из рыцарей, – сказала я. – Хотя было время, когда я полагала вас таковым.

– Таков был сэр Филип Сидни, – сказал он.

– Пф! – фыркнула я, не в силах сдержаться. – Он умер бесславной смертью!

Эссекс побелел. Кажется, я покусилась на святое.

– Это была благородная смерть! «Тебе нужнее», – сказал он, отдавая свою воду другому страдающему рыцарю!

– Ох, ну и глупец же вы, Эссекс! – Слова вырвались, прежде чем я успела прикусить язык. – Ему вообще нечего было там делать. Вся эта Нидерландская кампания была организована из рук вон плохо. Ему не следовало снимать набедренник. Ему не следовало отдавать свою воду другому раненому. Все это было продиктовано исключительно желанием покрасоваться![5]

Ну вот, я произнесла это вслух.

– Вы попираете основы моих ценностей, – сказал он. – Все, во что я верю, вы безжалостно сокрушаете.

– Значит, вы женились на Фрэнсис, чтобы почувствовать себя благородным? Прекрасно. Чувствуйте. Это будет вам наградой. Иных можете не ждать.

Он снова склонил голову. Я видела, что он потрясен. А он-то ожидал за свой галантный поступок восхищения и воздаяний.

– Да, ваше величество.

– Побудьте некоторое время вдали от двора.

Эссекс открыл было рот, чтобы возразить, но передумал и снова закрыл его.

Он ушел. Глупый мальчишка, которому, без сомнения, вскружили голову восторженные взгляды Фрэнсис, млевшей от его нарядов, и мнимый долг перед погибшим другом. Я покачала головой; эта встряска определенно согнала с меня сонливость. Однако застарелый душок воспоминаний о Лестере теперь вился, точно дым, вокруг живого Роберта Деверё, его пасынка. Почему мне вообще не все равно, что он сделал? Мои собственные мотивы стали казаться мне подозрительными.

В покоях невозможно было дышать. Нужно было выбраться на свежий воздух. Я решила: прогулка верхом – вот что мне сейчас нужно. Когда я мчалась на лошади через поля, никто не докучал мне разговорами.

Марджори поехала со мной, и моя гвардия тоже, но, по сути, я была одна. Миновав Мурфилдс, мы быстро оставили позади пределы Лондона и очутились в бескрайних полях за воротами Мургейтс, где прачки растягивали на крюках простыни на просушку, а озорные мальчишки упражнялись в стрельбе из лука.

В нынешнем мае на пашне уже зеленели всходы пшеницы. В лугах вовсю цвели колокольчики, храбро кивая голубыми головками. Чистый и свежий воздух был напоен ароматом цветущего боярышника, которым были обсажены дорожки.