– Смерть Господня! – вскричала я. – Обрушьтесь на них всей мощью, разгромите их!

Но те, кто мог это осуществить, были далеко и не слышали меня.

Я же тем временем находилась здесь, в Тилбери, и могла обратиться напрямую лишь к сухопутным защитникам. Единственное средство, доступное мне, чтобы повлиять на исход этой войны.

Я поднялась. Лестер немедленно сделал знак нашим сотрапезникам.

– Ваше величество, – произнес он, – молю вас, дозвольте вашим верным солдатам и офицерам выказать вам свою преданность. Они желают приложиться к вашей прекрасной, могущественной руке.

Длинная колонна крепких молодых мужчин выступила вперед, и каждый по очереди поцеловал мою руку.

Я удалилась, чтобы одеться для приветственной церемонии. Кэтрин и Марджори собирали меня, точно служки, облачающие священника. Первой заботой были мои волосы. Я водрузила на голову свой лучший и самый высокий парик, в котором отлично держались жемчуга и бриллианты, символы девственности; и парик хорошо был виден издалека. Затем настал черед серебряной кирасы – ее аккуратно приладили поверх пышного лифа из белого бархата и, не затягивая, закрепили завязками, чтобы не болталась.

Фрейлины отступили назад.

– Мадам, вы не земная королева, а настоящая Афина Паллада.

Выражение их лиц сказало мне, что я полностью преобразилась из женщины, пусть даже и королевы, которой они прислуживали каждый день, в нечто высшее. Сегодня я превзошла себя. У меня не было иного выбора.

Выйдя из шатра, я села на великолепного белого скакуна. Лестер передал мне серебряный с золотом генеральский жезл и черный испанский кнут и, взявшись за уздечку, повел коня в поводу.

Эссекс шел рядом, за ним следовал Джек Норрис в сопровождении знаменосца с бархатным малиновым стягом с вышитым золотом гербом Англии. Впереди меня шествовали благородный дворянин с церемониальным мечом в руках и паж с моим серебряным шлемом на белой бархатной подушке. Свита была совсем крошечная: я не хотела потеряться в пышной процессии. Я хотела, чтобы все взгляды были устремлены на меня, а не на моих сопровождающих.

Весь лагерь собрался в ожидании. При виде меня толпа приветственно взревела, а салют, который дали из пушек, прозвучал как гром канонады. Когда я приблизилась к вершине холма, откуда собиралась произнести речь, облаченные в алое трубачи внезапно задули в горны, перекрывая человеческие голоса пронзительным и властным пением меди. В толпе собравшихся постепенно, распространившись от передних рядов к задним, воцарилась тишина.

На вершине холма я развернула коня к людскому морю, колыхавшемуся внизу, на сколько хватало глаз. Мой народ. Мои солдаты. Я молилась, чтобы ветер донес мою речь до каждого.

– Мой возлюбленный народ! – закричала я и подождала, пока слова не разнесутся во все стороны; толпа затихла. – Кое-кто, пекущийся о нашей безопасности, убеждал нас остеречься являть себя пред вооруженной толпой из страха предательства.

Да, Уолсингем и Бёрли дали благоразумный совет, но последовать ему в этой небывалой ситуации в конечном итоге было бы губительным. Пытаться спрятаться сейчас значило признать поражение.

– Но мы заявляем, что не желаем жить, не доверяя нашим добропорядочным и верным подданным. Пусть тираны боятся! Мы же неизменно вели себя так, что после Господа всегда полагали нашей главной силой и защитой преданность и благорасположение наших подданных.

Я сделала глубокий вдох, и слова неукротимым потоком хлынули наружу из самых глубин моего трепещущего сердца, перескакивая с монаршего «мы» на личное «я»:

– И потому я ныне тут, среди вас, как вы можете узреть сами, не увеселения для и не забавы ради, но преисполненная решимости в сей трудный час жить и умереть в бою вместе с вами. Отдать за Господа моего, за мое королевство и мой народ не только честь свою, но и всю кровь до последней капли.