Мать нас ставит, чтобы черный виноград,
Раздвигал нам ноги, и кресты
Ставил на сельмашевской груди,
Чтобы все пути вели над Первым из озер,
Так уходит наблатыканный позер.
Чем плотнее нас в Челябу дышит свет,
Тем прозрачней тьма и дифтерийнее просвет.
«Это смерть или жизнь всколыхнулась…»
Это смерть или жизнь всколыхнулась
костлявою девкой.
Запиваешь огни не дождем, но
безвкусной таблеткой.
И карябая воздуси языком, пальцем,
короткою спичкой,
нажимаешь на ввод мокрым хвостом,
то есть привычкой
своею франтишься, словно блатной
окрестною кодлой.
Сбудешься текстом, встанешь немой
и над свободой,
то есть над телом свинцовой земли —
крысой крылатой.
Это почва, подобно жене, обращается в нас
щедрой утратой.
И рисуя пальцем окно на окне —
думаешь выйти.
Просто не вовремя сел, но в вагон.
И стерву не выпил.
И заблудившись в своей магаданской
отчизне не этой —
сядешь за стол, то есть выйдешь на ноль
с воровской сигаретой.
Встрять ли в позорный базар или бабой
согреться и светом
кожу пройти, как жизнь пробежать.
И без ответа.
«Кроме того, что случилось – рыба летит…»
Кроме того, что случилось – рыба летит
Тает. И, распадаясь на стороны света от севера к югу
Тайна творит того, кто ее запретит
После разломит как хлеб и вложит иголкою в руку.
Кроме того, что случилось – из прежних обид
Конец ознакомительного фрагмента.