***

Когда моя бабушка в начале нового тысячелетия впервые все-таки попала в Израиль, она увидела многочисленное потомство своей бабушки Рахиль, детей ее детей, братьев и сестер своего папы – Брайны, Ханны, Абраши. Тех, кто уехал, и тех, кто уже забыл, что уехали их родители. Они их сразу узнали в аэропорту, так были похожи они на Алека. «Арестова порода», – сказала бабушка. Израильские родственники радовались, как дети, обретенной сестре. И вспоминали, как их любимая бабушка плакала:

«Зачем уехали в эту пустыню из замечательной Москвы?!»

«Вот Арошка сидит там, икру по лысине размазывает, а они тут в полях гнутся, чтобы морковку вырастить», – повторяла им бабушка.

Упрямая Брайна, которой в Московском университете прочили карьеру выдающегося математика, утверждала, что рано или поздно здесь будет город-сад, они верят в землю обетованную. «Ну и оставалась бы в советской Москве, – причитала бабушка, – Там таких истовых любят». И все внуки Рахиль, слушая рассказы о прекрасном граде Москве, завидовали Арону и его детям. Хорошо им живется в Москве.

Это только в 45-м они узнали о судьбе своего народа в Европе. И устыдились своей зависти.

А потом самый младший любимчик семьи Абраша как представитель нового государства Израиль через сорок лет после отъезда попал в Москву, нашел старшего брата. Арон жил все в той же холостяцкой квартире на Солянке, с женой, двумя детьми, сестрами жены, шумно и весело. И бедно. И опасливо. Абрам пригласил старшего брата в Большой театр, где Арон последний раз был где-то в 1920-м. А сейчас это только для иностранцев, таких, как вот его младший брат.

Вернувшись в Хайфу, Абрам рассказал семье о быте москвичей, и снова всем стало стыдно за зависть свою. Так на Эльгу братская любовь и пролилась, за всех. Ну и мне немного перепало.

***

Дома не замечали ее состояния, но и школьный дневник не спрашивали. А может, просто делали вид, что не понимают причину ее меланхолического состояния.

В апреле стали искать дачу. Амалия важно читала справочник о дачах, а Эльза смеялась над ней, справочнику уже более десяти лет, а она все в него верит.

– Какое направление выбрать? – Амалия впервые надела очки, потому спустила их на самый кончик носа.

– На Казанском уже столько раз были.

– Может, Киевское? Богатыревы тогда точно с нами поедут, у них там своя компания.

– Объединимся.

– К ним иностранцы приезжают, – мечтательно сказала Эльза.

– Это слависты, – махнула рукой Амалия, – Они выросли на Чехове, русская дача с крыжовенным вареньем – это их мечта.

– А твоя мечта – хороший кофе, – не преминула ущучить сестру Эльза.

– Словом, надо спешить, иначе будем жить в сарае на задворках, – заключила мама, остановив спор старших сестер.

Рея была самой младшей в семье Якубовичей, но ее слово было последним. Еще в Латвии она, когда отец овдовел, стала хозяйкой большого дома, а перебравшись в Москву, одна из всех сестер вышла замуж и приютила их, которые и растили ее детей, Алека и Эльгу, – обычная история.

Дачу в Переделкино сняли, но ехать не спешили. Тетки загадочно шептались, куда-то ходили, что-то явно затевалось, тайное и будоражащее.

Тетки всегда были модницами и затейницами. Было отчего: старшая в 1929 была в Америке, откуда привезла целый кофр нарядов – узких юбок-пеналов, мужских рубашек ее крохотного размера, галстуки, булавки для галстука, туфли с каблуком рюмочкой и ремешком. Кофр стал шкафом в ее комнате: кожаный, огромный, с медными застежками. В нем был даже ящик с ключиком, где тетка хранила свои булавки, брошки, клипсы и письма, перевязанные розовой лентой. Были и стопки с синей лентой и просто с бечевкой.