– Простите, – смутился Сопляк. – Я вам все рассказал. Больше не было ничего.

– Что они хотя бы говорили?

– Почти ничего, вашродие. Они не разговаривают, когда играют.

Потому что зачем слова, когда есть музыка и мосты, и Лина, бредущая по летней дороге?

Реваз качал головой, будто не верил:

– Замки, значит… Ты кому тут лапшу на уши вешаешь? Ты видел, как горела Дун Лиместра? Не видел? Повезло…

Он махнул рукой:

– Верно говорят, все вы, эйре, одним миром мазаны. Надо было ожидать, что ты вздумаешь их покрывать…

– Я вам рассказал все, что было. Ну вот я скажу, мол, они заговор против Цесаря готовят. Только это ж неправда…

Южанин поглядел на него, и Сопляк понял: сейчас его повезут в город. И там он выложит про эльфов все, и к заговору еще что-нибудь присовокупит.

– У них и сил-то осталось только на бисер, – сказал он отчаянно.

Реваз долго молчал. Ковырял веточкой в зубах.

– Может, ты и прав. – У Сопляка чуть отлегло от сердца. – Может, все дело в силе. Вот они тебя, дурачка, за стол с собой и посадили. Чтоб силу из тебя тянуть, пока к своей доступа нет. А ты и обрадовался…

Сопляк сглотнул. Он вспомнил, как они оживились, когда он сел с ними играть. Вспомнил Лиадана, у которого ничего не выходило – в одиночку… Да у многих без него – не выходило…

– Ты, видно, решил, будто они тебя приняли в игру? Как же, высшая раса – и снизошли… Наверное, когда сидишь с ними за столом, забываешь, что они враги Державы?

Ответа он не дождался.

– А они тебя – как дойную корову… Повезло хоть, ты один на них повелся, и ты не маг, иначе…

Он резко встал – бревно, на котором они сидели, качнулось.

– Ладно. Я свою ошибку на тебя сваливать не буду. Ты, может, и честный, а дурак. Они тебе голову заморочили… как всем морочат. Больше ты к остроухим не подойдешь, Шон из Зеленграда. А что с тобой делать… в городе решат.

Следующую неделю он провел в подземелье под казармой, больше похожей на склеп. Ел и пил то, что ему приносили, не чувствуя вкуса, и вспоминал. Каждый взгляд эльфов, каждую улыбку, смех за его спиной. И бабкины сказки, все до одной, в которых человек уходил в Холмы за кладом, а возвращался, лишившись разума. Или не возвращался вовсе. Им же ничего не стоит – затанцевать, заморочить, влюбить. Глаза вот отвести. Это люди воюют честно, а эльфы…

«А они тебя – как дойную корову…»

Он вспомнил о бисере у себя в кармане, торопливо вытащил его, выложил на гладком каменном полу. Попытался снова вспомнить о Лине, о море, о городах, что видел, пока его не послали сюда. Вспоминал какие-то мелодии, мурлыкал себе под нос, закрывал глаза, воображая картины. И перебирал, перебирал бисер.

Ничего.

Ровным счетом ничего.

Ему захотелось зареветь. Он чувствовал себя выхолощенным, пустым, ни на что не способным. Беспомощным.

Низшей расой.

Он сидел так долго, мысленно над собой смеясь, и постепенно, как дождевая бочка – водой, наполнялся злостью.

В конце концов его выпустили. Отвели к дядьке Ротгару.

– Подвел ты нас под монастырь, Соплячок, чтоб тебя мотало, – сказал тот, складывая бумагу, на которой Сопляк разглядел цесарский герб. – Все, сворачивают лавочку. Эльфов велено всех отправить в один присест… да и мы здесь долго не останемся, видать. Пока сказали оставаться на месте, но я-то чую…

У самого коменданта вещи наполовину были сложены. Он суетился; а на Сопляка поглядел с жалостью.

– Что? Доигрался?

И сказал, прежде чем отпустить, зачем-то понизив голос.

– Ты, парень, вот что… Иди тоже вещи собирай. И побыстрее. Хорошо?

Но собирать вещи он не стал, а вместо этого отправился к башне. Из-за всего, что Сопляк успел передумать, он был на эльфов зол, и оттого не послушался запрета. Стражу вокруг башни усилили, а про его арест все знали и пускать не хотели. В конце концов он притащил все свое добро и обменялся с Длинным Петаром, как и прежде.