Иллюмиэль подошла к священному Посоху Духа в центре зала, погладила его тонкими пальцами. По рунам на древке заструились к ее руке теплые медовые сполохи – Дух откликался королеве.

– Мы отправили отряд просить совета у Хранителя Леса, – сказала она, повернув точеное лицо к лорду. – Нам не пройти по землям Алкмаара в поисках Древа Смерти, но мы можем открыть портал, если знать, куда его открывать, и пронести к нему наш главный Посох Духа. Пока чудовище молодо, мы сможем его уничтожить, но ослабить Древо можно уже сейчас.

Верховная магесса Лодиат кивнула:

– И начать необходимо с его первого корня. К счастью, вы с Тиаль не успели дать имени первенцу, поэтому нам будет проще провести ритуал разрыва. Сейчас его связь с родом Эрсетеа – только через кровь отца. Твою кровь.

Лорд мотнул головой:

– Не совсем так. Я дал ему имя, но ритуал не был завершен. Нежить… вырвала его из моих рук.

А все потому, что он был в ту ночь слишком счастлив и беспечен, и не захотел ждать – сразу отнял новорожденного у беспомощной Тиаль и повез его в священную рощу. И выжил один из десятка сопровождавших его родичей.

– Ты всегда был самонадеян, Даагон, – процедила Лодиат.

«Был…» – горько усмехнулся лорд про себя. Его уже похоронили, не дождавшись официального согласия на ритуал. Да и то сказать, после него он проживет совсем недолго, если и пожелает жить. Это ведь даже не изгнание – изгои способны жить и вне рода, и за пределами земель эльфов. А разрыв… Попробуй-ка жить с разорванным сердцем.

Но он понимал, почему соки древа рода Эрсетеа необходимо полностью обновить. Архонты боятся его перерождения. Без отречения старшего в роде и всей его крови оно не примет чужую кровь – ведь в мире останется след родственной, и древо потянется к ней – отравленной, гнилой, смертоносной.

«Но тогда почему я все еще жив? – вдруг подумал лорд. – Друиды Древа Смерти должны были убить меня сразу после перевоплощения сына. Чтобы никто уже не мешал овладению древом рода и магией Эрсетеа. Должны, но не убили».

И внезапно Даагон понял, почему нежить обходит его стороной в любой схватке. А поняв, лорд, уже давно искавший честной смерти в бою, вдруг пожелал жить. И для начала настоял на том, чтобы объявить состязания не только среди его непрямых родственников, но допустить до испытаний всех эльфов, желающих стать наследником рода Эрсетеа. Разумеется, таких найдется слишком много, и состязания продлятся недопустимо долго. И потому Даагон ввел одно-единственное ограничение, которое разом перечеркивало возможные толпы претендентов.

Он начал свою борьбу.

Как лорд и рассчитывал, на призыв королевы не откликнулся никто. Во-первых, слишком дурная слава была у самого Даагона. Благородные дома вряд ли позволят, чтобы на кого-то из их детей упала тень проклятия мага, известного, увы, не только славными победами над врагами. И бесполезно объяснять, что ни одна целительница, пытавшаяся снять с него проклятие, не смогла этого сделать по очень простой причине: снимать было нечего. Кто же в такое поверит, если лорду так катастрофически не везло с женщинами, что даже богиня Мортис отказывается забирать его к себе?

Но основным препятствием для участия в состязании стал возраст: претендентам на наследство должно в ночь восхода Большой луны исполниться ровно тридцать лет. На этой цифре лорд настаивал безоговорочно, и всему совету во главе с королевой так и не удалось его переубедить. Он заявил, что таково его последнее желание – желание приговоренного к смерти во благо народа Галлеана.

Иллюмиэль не понимала причин столь жесткого требования, резко сужавшего круг претендентов, как не понимала она и причин явного воодушевления Даагона. Чему он радуется? Замкнутый и нелюдимый в последние годы, вечно пропадавший в лесах или на самой глухой заставе поближе к землям нежити и оживавший только в бою, сейчас лорд преобразился. Его глаза блестели, словно к прославленному магу вернулась юность. Что ж, может быть, близкая смерть заставила четырехсотлетнего эльфа почувствовать вкус к жизни?..