Вынеся очередную лохань с очистками, на кухню Летта больше не вернулась. Так хотелось стать правильной и послушной. Не получилось. А если не получилось, значит, все прежние обещания теряют силу, и можно пробраться в господский парк, и посидеть немного в дальней беседке. Вряд ли кто-нибудь из господ отправится туда по такой-то погоде. Моросящий холодный дождь как нельзя лучше соответствовал настроению.

Мысли, если и забредали в голову, были совсем не радостными. Летта давно дала слово, что не будет такой, как мать. И что? Может, и мать не сама такой стала, а её вынудили? И дорога у всех дворовых одна?

Надо же, как задумалась, даже шагов не заметила, чего с ней не было давным-давно.

– Олетта, ты здесь? А я тебя искал, – в проёме беседки стоял тэйн Феррес. – Ты почему ушла?

Разговаривать с его младшей милостью совсем не хотелось. Почему ушла? Что тут странного, сходить с главным поваром до кладовой? Это чуть ли не их женская обязанность. И вообще, какое Ферресу дело, почему она ушла с кухни.

– Ушла и ушла, не твоё дело! – нарочито грубо ответила она и прикрыла глаза. Следующие слова, полные тоски и безнадёжности, вырвались непроизвольно: – Как же вы все надоели. И зачем я только вышла из Долины.

– Летта, никогда не говори так! Вышла потому что так решил Первопредок. Значит, нужна Ему твоя жизнь.

– Ещё и ему, а то без него мало вас, озабоченных.

Говорить так с хозяйским сыном не стоило, но ведь наболело же. Сил, чтобы сдерживаться, совсем не осталось.

– Озабоченных? Что ты говоришь? Тебя кто-то домогается? Кто? – Феррес хмуро свёл брови.

– Кто домогается? Да проще сказать, кто не домогается. Ведь дворовые девки только для одного и существуют, разве не так?! – она подскочила на ноги и почти кричала. – Я же дочь Кривой Ташки, а значит, сама такая.

Какая неудобная беседка. Вход надёжно перекрыт собеседником, а просветы меж опорами украшены ажурными решётками, густо затянутыми по-осеннему пламенеющими плетями дикого винограда. Не сбежать. Придётся крепче сжать зубы, чтобы не показать графскому сынку приближающихся слёз. Что-то последнее время она часто готова их разливать.

– Но ты же совсем ещё малявка.

В другое время на это нужно бы и обидеться, но не возражать же, что она уже взрослая и вполне готова к взрослой жизни и взрослым отношениям. Летта к ним никогда не будет готова.

Некоторое время в беседке висело тягостное молчание. Летта безучастно смотрела в сторону, а Феррес – на её руки, которые беспокойно сминали несуразный фартук, который так и не скинула, убегая с кухни.

– Вот что. При монастыре жриц Первопредка есть школа для девочек-сирот. Хочешь туда?

– А там мужики есть? – Летта впервые за весь разговор взглянула на собеседника.

– Наверное, нет. Я точно не знаю, может, привратник.

– Хочу! – Летта не стала слушать дальше. – Я же и на кухне могу, и в прачечной, и убирать. Я всё могу!

– Олетта, – покачал головой Феррес, – я предлагаю пойти туда воспитанницей.

– Но я же уже большая, а в приюты берут совсем младенцев. Какая из меня воспитанница, – скривилась она.

– Насколько я знаю, живут там дети до первого совершеннолетия, то есть, до семнадцати лет. Обретшие духа-покровителя имеют право на достойную жизнь. Сёстры-настоятельницы обучат тебя грамоте и всему, что требуется хорошей жене.

– Не хочу я быть ничьей женой, – фыркнула Летта.

– И хорошим манерам тоже научат, – спокойно ответил на выпад Феррес. – Ну так что, ты согласна?

А что ещё оставалось делать? Отправляться бродяжничать на зиму глядя – совсем гиблое дело. Остаться в замке? Что-то не хочется. Приют, значит, приют. А весной можно и на свободу.