Едва последнее слово сорвалось с его губ, как все лампы в здании вновь зажглись. Пин и его троица остались на месте, а вот Ду Минцян вскочил и бросился в туалет. Через мгновение он крикнул:

– Еще живой! Скорее, помогите мне!

– Живой? – Шунь судорожно вздохнул и в два прыжка добрался до Минцяна.

Ду сидел, стиснув окровавленную руку Хана чуть выше запястья. Мертвенно-бледный Хан был без сознания.

– Найди что-нибудь для перевязки, – сказал Ду.

Шунь подобрал с пола тряпку – ту, которую они использовали для кляпа. Ду порвал ткань на полоски и туго обвязал руку Хана. Кровотечение прекратилось.

Донесся лязг металлической двери, и секунду спустя в туалет вбежал охранник.

– Что тут? – Между его бровей пролегла глубокая складка.

– Самоубийство. Вскрыл себе запястье стеклом из очков. – Ду указал на осколки стекла, валявшиеся рядом. – Он опустил руку в унитаз, так что неизвестно, сколько крови потерял. Но кожа еще не совсем белая. Думаю, выживет.

Охранник махнул своим помощникам.

– Несите его в медпункт!

Хана вынесли из туалета.

– Держите его руку повыше! – крикнул им вслед Ду Минцян.

– Умеешь оказывать первую помощь? – Охранник с подозрением прищурился.

– Да, знаю основы.

– Тогда пойдешь со мной. – Он обвел взглядом остальных. – А вы до утра будете вести себя тише воды ниже травы. Завтра работа отменяется. Вас будут допрашивать.

Затем охранник выбежал за дверь вместе с Ду, а обитателей камеры 424 вновь заперли в их крошечном мирке. Когда шаги стихли, Шунь вытер пот со лба.

– Чертов очкарик, – нервно проговорил он. – Повезло, что не сдох… Тогда бы мы не отвертелись.

– Ты идиот? – рявкнул Черныш. – Лучше б он умер. Мы-то как раз были бы ни при чем.

– Да уж, теперь у нас проблемы… – Пин нахмурился. – Начальник Чжан будет вне себя. А когда очкарик придет в сознание и запоет соловьем про то, как над ним тут издевались, нам точно не поздоровится.

Вспомнив про электродубинку, Шунь помрачнел, но продолжал цепляться за остатки надежды:

– Очкарик же не дурак, верно? Он знает, что ему здесь не выжить, если начнет стучать.

Шань покачал головой.

– Он еще не настолько нас боится. На этот раз сухими из воды не выйти.

– Во всем виноват проклятый Ду Минцян! – Черныш стиснул кулаки. – Если б он не помешал, мы бы очкарика проучили как следует.

– Правильно! – горячо согласился Шунь. – Это он сорвал нам суд, и он же спас очкарика, когда тот хотел покончить с собой. Если очкарик настучит начальнику Чжану, Ду останется чистеньким и будет задирать кверху свое свиное рыло.

Черныш хлопнул по спинке кровати.

– Надо и ему преподать урок.

– Согласен, – Шань кивнул. – Иначе в этой камере никогда покоя не будет.

Он неотрывно смотрел на Пина, пытаясь прочесть его мысли. Тот лишь молча хрустнул костяшками пальцев.

– Я давно говорил, что за него нужно взяться, – буркнул Черныш. – А Пин меня всегда останавливал.

– Никто из вас не видит общую картину, – вздохнул Пин. – С Ду Минцяном лучше не шутить.

Черныш закатил глаза.

– Скажешь тоже! Ему всего пять лет дали, кого там бояться?

Пин постучал Чернышу по лбу.

– Я же говорю, дальше своего носа не видите…

Черныш непонимающе уставился на Пина. Шань вдруг хмыкнул, словно до него что-то дошло.

– Не мне вам рассказывать, кто попадает в четвертую тюрьму, – начал объяснять Пин.

– Самые отпетые преступники города, – вставил Черныш.

– Именно. А чем эта тюрьма отличается от других?

– Тем, что жизнь тут не сахар, – усмехнулся Черныш. – «Блок четвертый, хлопнет дверь, водится тут злобный зверь, вот надгробия стоят, вот и смертников отряд…»

Незатейливый стишок знали в каждой тюрьме. Зверем в нем называли, разумеется, начальника Чжана, властного и беспощадного. Надгробия – это узкие двери в камеры, выстроившиеся вдоль коридоров, словно могильные камни на кладбище. Кроме того, именно в четвертой тюрьме приговоренные к смертной казни коротали последние дни в ожидании расстрела.