Он недавно написал такие строки:

Не раз ты слышала признанье:

«Не стою я любви твоей».

Пускай мое она созданье —

Но как я беден перед ней…

Перед любовию твоею

Мне больно вспомнить о себе —

Стою, молчу, благоговею

И поклоняюся тебе…

– Леля! – воскликнул Тютчев, порывисто поднимаясь и скидывая ноги с кушетки на пол, – Леля давай прогуляемся по Неве. Поедем немедленно.

Оторвавшись от молитвы, Денисьева с недоумением посмотрела на него, все еще находясь во власти общения с богом.

– По Неве? Сейчас?

– Да, да, – с горячностью заговорил он, шаря рукой по сукну стола, чтобы нащупать очки, положенные туда Лелей, – именно сейчас. Я должен что-то сделать для тебя, показать всем, что мне наплевать на людской суд.

– Но зачем? Что ты хочешь доказать?

– Мне нечего тебя стесняться! Пусть другие стесняются. Наплевать! Поплывем по Неве, поедем в Павловск, в Царское – все равно куда, чтобы все видели.

На глазах Лели выступили слезы, она прижала руки к груди.

– Я не хочу от тебя никаких жертв. Для меня достаточно того, что ты меня любишь.

– Да, да, вот именно! Я тебя люблю и хочу доказать свою любовь.

«Что же произошло в твоем сердце, если ты стала сомневаться во мне, если перестала понимать, перестала чувствовать, что ты для меня – все и что в сравнении с тобою все остальное – ничто? – Я завтра же, если это будет возможно, выеду к тебе. Не только в Овстуг, я поеду, если это потребуется, хоть в Китай, чтобы узнать у тебя, в самом ли деле ты сомневаешься и не воображаешь ли ты случайно, что я могу жить при наличии такого сомнения? Знаешь, милая моя кисанька, мысль, что ты сомневаешься во мне, заключает в себе нечто такое, что способно свести меня с ума»22.

Тютчев отложил перо в сторону, закончив письмо к Эрнестине в Овстуг, протянул руку и закрыл крышку тяжелой металлической чернильницы с фигурой Гете сверху. Этой вещью он дорожил, привез ее из Мюнхена. Гениального Гете он не знал – тот жил в Веймаре, а Тютчев служил по дипломатической части в Мюнхене. Но вот с его невесткой Оттилией он все же познакомился, попав в Веймар уже после смерти автора Фауста, и захаживал в ее в дом.

Вернувшись от Лели домой, Тютчев сел за широкий стол возле окна, откуда бил полуденный жар, долго и мучительно писал, подбирая слова. Письмо давалось ему с трудом, и оно было не первым, где он признавался в своем бессилии покинуть Эрнестину Федоровну.

Он смотрел на исписанный лист бумаги, на строчки, содержащие нежные, чувствительные слова к жене, призванные скрыть все, что бурлило и клокотало в нем последнее время, и чувствовал, что балансирует на тонкой грани правды и лжи. Не намереваясь делать выбор между двумя женщинами, он, по сути, признавался в любви им обеим. Однако, на самом деле, Тютчев мог все, кроме любви: мог обольщать, боготворить, преклоняться, мог молиться на богинь во плоти. Полюбить же казалось ему сложным делом.

Страсть, которая часто вспыхивала подобно яркой комете, особенно в молодости, могла заменять на первых порах любовь, создавать ее видимость, но физическое влечение угасало довольно быстро. И что же оставалось после? Обожание, духовный восторг, платоническое любование совершенными женскими формами, как любуются формами античных скульптур?

Так было, по крайней мере, раньше; женщины, чувствуя его охлаждение, относились к Тютчеву с понимаем, ведь поэтическая натура всегда пребывает в грезах, а значит к ней не предъявишь особенных требований. Его метрессы отступали, покидали поле любовного боя, признав поражение, отступали все, но не Леля. Она не желала смиряться с отчуждением любимого, ее Боженьки. Он чувствовал, что она вновь и вновь старается возбудить в нем любовь, не отпуская в заоблачные выси, заставляет жить полной и насыщенной жизнью здесь, рядом с ней.