В конце марта, когда снег уже почти стаял – весна в том году выдалась дружная – и небо по вечерам уже не чернело, а наливалось будоражащей свежей синевой – Юрия Михайловича неудержимо потянуло в лес.

Но времени, как всегда, не хватало – и в одну из ночей, когда зов леса стал нестерпимым, Юрий Михайлович подхватил кантеле и отправился в сквер – на пруды.

Этот район новостроек когда-то возводили с размахом, почти не экономя площадь – и потому протекавшую здесь реку Синьгу не закатали в бетонные трубы, а лишь перегородили кое-где мостиками и небольшими плотинами, так что посреди многоэтажек появились Синие пруды. По берегам прудов густо росли кусты сирени, в них майскими ночами пели соловьи. Горожане любили гулять здесь целыми семьями – но сейчас, прохладной мартовской ночью, на прудах никого не должно было быть. От многоэтажек пруды отделяла широкая полоса деревьев, кустов и проезжей дороги, так что и Юрий Михайлович не боялся нарушить ничей покой.

У самого дальнего пруда скамеек не было – и Юрий Михайлович, оглядевшись, присел на широкий еловый пень. Пень был очень старым, потемневшим от времени, трещины змеились по нему. Должно быть, эта ель росла здесь еще до новостроек.

Юрий Михайлович положил кантеле на колени, вздохнул всей грудью мартовский талый воздух и занес руки над струнами…

Он играл, может быть, еще неумело – но сейчас не думал об этом. Перед глазами стояли Волчина, ельник, золотые кувшинки полузабытого детства.

Помнится, бабушка рассказывала ему сказку про ель с золотой вершиной, про кукушку с золотой грудкой, поющую на ветвях: о том, что было, что есть, чему быть предстоит. Именно там, на вершине ели, сиял Дедов гвоздь…

И тогда он увидел ее. Бабушку.

Она вышла словно из ниоткуда – белая, лунная, сотканная из тумана. Но это была она – Юрий Михайлович точно знал.

Бабушка улыбнулась ему. Он не видел ее лица, но почувствовал – улыбнулась.

«Бабушка, ты откуда? Ты же… умерла. В Березне».

Он не раскрывал рта – струны сказали все за него.

«Я всегда с тобой, внучек. Просто ты позабыл. Да и не только я – вот посмотри, что будет».

И Юрий Михайлович увидел. Словно из ниоткуда, потянулась к нему нескончаемая вереница белых людей – молодых, старых, мужчин, женщин в лунных серебристых одеждах. Они проходили по одному, улыбались ему, кланялись, что-то повязывали над его головой.

«Они все – мертвые», понял он. «Белые родители. Такие же, как и бабушка».

Но страха не было. Напротив – пришедшие будто укрывали его белыми лебедиными крыльями, и становилось так хорошо, радостно и спокойно, как не бывало очень давно. Пожалуй, с самого детства.

Кого-то из них он узнавал – вот прадед со строгим лицом, и рядом с ним молодая женщина – должно быть, прабабушка. Она умерла задолго до рождения правнука. Другие были ему незнакомы – но и от них плескались волны чего-то ласкового, будто воды Волчины в далеком детстве. Они все желали ему добра. И были за что-то ему благодарны.

Но что это все они повязывают? И куда?

Только теперь он заметил, что над ним вздымает широкие лапы огромная мощная ель. Должно быть, та самая, на пеньке от которой он только что сидел.

Только что? А где же он сейчас?

Не переставая играть, Юрий Михайлович огляделся, прислушался – и понял вдруг: это он сам стал – елью. Той самой елью с золотой вершиной, из бабушкиных сказок. Корни его глубоко ушли в землю – и, опираясь на эти корни, он играл, и покачивал мощными ветвями, и чувствовал, как соки земные бегут по стволу, наполняют силой тело. И ему так хотелось поделиться мощью своей с людьми – что кантеле в его руках запело еще чудеснее, изливаясь, словно родник.