– Стой, кто идет! – кричит он мне. – Документы!

   А у меня, как на грех, в карманах ничего нет. Даже читательского билета не завалялось.

– У меня с собой ничего нет! – кричу я часовому. – Я всегда здесь ходил без всяких документов. Здесь не было никакого забора.

   Часовой объявляет, что ему плевать, что здесь было раньше, а теперь здесь режимный объект, который он охраняет. Посему он предлагает мне две альтернативы: задержать меня и доставить к его начальству для разбирательства, или чтобы я немедленно развернулся и вернулся туда, откуда пришел. Я обернулся и застыл, не зная, какое из этих двух зол выбрать, чтобы остаться в живых. Riverrun…

   Постмодернистская практика привела к тому, что язык искусства, язык науки (в особенности прикладной) и метаязык философии искусства, философии науки и философии вообще перешли на общий для всех метауровень и, собственно говоря, стали лишь различными диалектами одного языка. Происходит своего рода лингвистическая конвергенция, перемешивающая языки различных метауровней.

   Зависть, ревность, отчаяние, презрение к себе, ненависть к ней – все эти паскудные чувства владели мной тогда всецело. Как могло случиться, что мое участие в проекте могло зависеть лишь от этой взбалмошной, умной и красивой бабенки? Я ненавидел себя за жалкие, неумелые попытки понравиться, обратить на себя внимание. Она всегда оставалась безучастна ко мне и благосклонна к другим. Один раз, один-единственный раз она бросила мне как кость собаке свой холодный, колкий взгляд и едко-ядовитое: «мы сейчас в лабораторию, вы можете ехать за нами – если хотите, конечно». Тут же, учтиво улыбаясь, она усадила в свою машину какого-то хлыща в плаще, отпускавшего в её адрес третьесортные шуточки и комплименты столь же низкого пошиба. «Только бы оказаться в лаборатории. На остальное наплевать. Там, среди сотрудников, погрузившись в работу, я, возможно, буду меньше зависеть от нее…» – так думал я, едва поспевая за ее «Мерседесом», вцепившись в руль, чтобы не вылететь в кювет со скользкой зимней дороги… Лаборатория не только не избавила меня от иллюзий, но поставила в окончательный тупик. Общаясь с тремя молодыми сотрудниками типажа 60-х годов и одетых по моде тех лет, я незаметно для самого себя, как под наркозом, погрузился в среду лаборатории и оказался как бы внутри повести Стругацких «Понедельник начинается в субботу».

   Женщины-водители гораздо чаще предпочитают автомобили с автоматической коробкой – это общеизвестный факт. Все дело в том, что у них нередко возникают проблемы с переключением передач. Но одна, с которой я одно время был, потренировавшись в переключении скоростей на моем члене (первая передача, вторая, третья… задний ход), уже потом не отказывалась от ручника.

   Я всего лишь человек пост-культуры. Типовой ее представитель. Отторгнутый Космосом и не принятый Землей, я живу в кромешном хаосе своих мыслей и чувств.

   Об этой треклятой серной кислоте вообще не стоило бы вспоминать… Черт меня дернул тогда согласиться везти ее. И человека-то этого я толком не знал, но не смог отказать. И вот лезу я с канистрой в переполненный «львовский» автобус через переднюю дверь. Мало того, что пассажиры матерят меня и выталкивают обратно, так еще и водитель не пускает. Я смотрю на него молящим взглядом. Он (добрый, видать, малый) говорит: «Я сейчас нажму кнопку, откроется багажник, туда и ставь…». Багажник! Достаточно вспомнить, что у «львовского» автобуса, как у «Запорожца» и у «Феррари» в багажнике мотор. Я не террорист. Машу рукой и возвращаюсь на завод, где он мне передал канистру. Время уже позднее. Его не нахожу, но нахожу (хоть и не без труда) служебное помещение, где состоялась передача. Дверь закрыта, но в замке ключ. Открываю, ставлю канистру, и вдруг откуда ни возьмись – уборщица. Страшная как фурия. Истошно орет, свистит в свисток, зовет охрану, милицию. Прибегают охранники, заламывают мне руки. На мое счастье по коридору проходит комиссия в галстуках. Спрашивают, что случилось. Уборщица шепчет одному из них – самому пузатому – на ухо и тычет пальцем в меня. Пузач неожиданно рассмеялся, перекинулся несколькими неясными словами с остальными и пожал мне руку. На этом, кажется, все и закончилось.