Я сидела в одиночестве в камере на жесткой скамейке. Еще в камере был железный унитаз и умывальник из которого капала вода. На мне все еще был мокрый купальник, но сверху я накинула белый сарафан, на ногах – голубые балетки. Их сунула мне директриса, когда меня запихивали в полицейскую машину. Ступни кровоточили и, наверное, дико болели. Но я ничего не чувствовала. Ни страха, ни жажды, ни голода, ни боли. На меня напало какое—то отупение. Наверное, я просто смирилась со своей судьбой. Я сидела в этой камере одна, и никому до меня не было дела.

Утром дежурный полицейский принес мне еды и воды. Но я к ней даже не притронулась.

– Завтра суд, – сообщил мне он. – Первый раз вижу, чтобы так быстро работала система. Здорово же ты им насолила.

У меня не было никого желания говорить с ним. Я просто хотела, чтобы меня оставили в покое. Утреннее солнце светило в небольшое окно под потолком камеры. Несколько лучей попало на меня. Я закрыла глаза. Полицейский постоял минуту и ушел. Дремота окутала меня. Мне показалось, что я закрыла глаза всего на мгновение, но, когда я их открыла, в камере было уже темно. Наступил вечер. Проснулась я оттого, что почувствовала на себе чей—то пристальный взгляд. Хотя было темно, но я знала, что за решеткой кто—то стоит и смотрит на меня.

– Включите свет, – вдруг раздался мужской голос. От неожиданности я вздрогнула. Вспыхнула лампочка. После темноты глазам от яркого света стало больно, я зажмурилась.

– Да, это она, – послышалось мне.

Наконец, мои глаза привыкли к свету, и я увидела, кому принадлежит голос. За решеткой стоял молодой парень. Старше меня лет на пять. Высокий. Азиат. Он был худощав, но мускулист. На нем была светлая одежда – голубая рубашка и бежевые брюки, на ногах белые мокасины. Волосы были темные и коротко стриженные. Его черные глаза невозмутимо смотрели на меня в упор. От его взгляда мне стало не по себе. Я не выдержала и отвернулась. Свет снова погас. Я услышала удаляющиеся шаги, где—то скрипнула дверь и снова стало тихо. Я опять была одна в полной темноте. Мои глаза закрылись, и я погрузилась в забытье. Всю ночь мне снился этот человек. Он стоял и смотрел на меня. Наутро, я уже не понимала, в действительности ли кто—то приходил, или мне все привиделось.

Я проснулась от холода. Видимо жара спала. В камеру не светило солнце, как вчера, было сумрачно. Пахло сыростью. Наверное, на улице шел дождь. От долгого сидения на жесткой скамье, у меня онемело все тело. Я встала и немного походила, чтобы размяться. Но ступни нестерпимо болели, после спринтерского бега босиком по асфальту я сильно их поранила. Пришлось снова усесться на жесткую скамью. У меня заболела голова. Я долго ничего не ела и не пила, мое тело было обезвожено.

Пришел дежурный полицейский. Он принес мне стакан теплого чая и тарелку овсяной каши на воде. Я выпила весь чай, но к каше не притронулась. От одного вида еды к горлу подкатывала тошнота. Так всегда со мной – при сильном стрессе, я ничего не могу есть.

– Сколько времени? – спросила я у полицейского, когда он пришел забрать кружку и тарелку.

– Половина пятого.

– Вечера? – удивилась я. – Вроде сегодня должен был состояться суд.

– Не знаю, – пожал плечами полицейский. – Вроде должен был. Нам ничего не говорили.

– Разве я не должна на нем присутствовать?

– Может и должна, а может, и нет. Без тебя все решат. Ты все равно ничего не можешь изменить.

«Ты все равно ничего не можешь изменить». Полицейский давно ушел, а эти его слова так и повисли в воздухе. Ты ничего не можешь изменить, ты ничего не можешь изменить, ты ничего не можешь. Я чувствовала себя такой беспомощной, такой маленькой в этом огромном холодном мире. Воздух в камере был разреженный, наверное, приближалась гроза. На меня неожиданно обрушилось чувство страха, я задрожала всем телом. Сердце бешено колотилось. В легких не хватало кислорода, но у меня не получалось глубоко вздохнуть, так как начинало колоть в сердце. В глазах стало темнеть. В следующий момент я потеряла сознание.