Был ли во всем этом элемент притворства? Даже тогда мне трудно было определить. Вне всякого сомнения, Вроб был склонен к актерству, но на глазах у него блестели самые настоящие слезы. Впрочем, не исключено, все дело в пиве. Или в музыке.

Так или иначе, ничего более внятного я от него не добилась и в конце концов остановила запись. Но он упорно твердил о том, как ему нравится именно этот фильм – эта подборка фильмов – лишь потому, что все они были в ужасающем состоянии и смотреть их приходилось под углом или сбоку. Иначе невозможно было понять, что происходит на пленке. Попытка взглянуть на нее прямо лишь причиняла боль глазам.

– И при этом казалось, что на пленке ничего нет? – уточнила я.

– Нет, напротив, что-то там было, – рассмеялся он. – Тот, кто все это снял, не хотел, чтобы мы это видели. Так что поймать это «кое-что» не так просто. Надо выждать, пока оно утратит бдительность и высунет голову. Только тогда его можно схватить.

Этот треп продолжался до тех пор, пока к нашему столику не подошел Леонард Уорсейм. Взглянув на своего приятеля, он закатил глаза и сказал, что Вробу пора баиньки. После того как они ушли, я вызвала такси и поехала домой.

– И какая у него точка зрения? – спросил меня Саймон тем же вечером, когда мы готовились ко сну. Кларк угомонился сравнительно рано, как с ним всегда бывало, если папочка был за хорошего полицейского. Саймон чистил зубы, а я орудовала зубной нитью над кухонной раковиной, так как наша крохотная ванная комната не способна вместить двух человек одновременно. Прополоскав рот и сплюнув, я наконец ответила:

– По-моему, он хочет показать себя каким-то бескорыстным энтузиастом. Рассчитывает, что интервью покажет его версию событий в противовес Маттеусу и тому, что он готовит, – возможно, пресс-релиз? Огромная партия старых фильмов, каталогизированная и оцифрованная, пленку больше не нужно демонстрировать физически… Это уже кое-что. Можно устроить выставку в Лайтбоксе или даже инсталляцию в АГО, и в результате получить неплохие бабки. Организовать грандиозное культурное событие. Я понимаю, Вробу хотелось бы во всем этом поучаствовать, в особенности если он чувствует, что Маттеус с ним работать не намерен.

– Примерно по той же причине ты хочешь доказать, что фильм сняла миссис Уиткомб, – мягко заметил Саймон.

– Не буду спорить, – согласилась я. – Вот только я не делаю это в основном затем, чтобы насолить своему бывшему бойфренду.

– За что я тебе крайне признателен.

– Поэтому мне нет надобности строить из себя жертву, устраивая шоу для прессы, – если только моя скромная персона заслуживает названия прессы. И, можешь не сомневаться, я ничуть не заинтересована в том, чтобы помочь ему осуществить этот маленький акт личной мести.

– А ты не хочешь поговорить с мистером, как его тем, Матиасом?

– Маттеусом. Да, конечно, я поговорю с Яном, если только он даст согласие со мной встретиться. Мне нужна другая точка зрения. Надеюсь, это поможет мне выстроить собственную версию.

– Я не сомневался, что ты захочешь выслушать вторую сторону.

– Ты слишком хорошо меня знаешь.

– Как и положено любящему мужу.

Саймон отправился спать. А я синхронизировала телефон с ноутбуком, убедилась, что со звуковым файлом все в порядке, включила саундтрек к «Фонтану» Даррена Аронофски и принялась разбирать свои записи – занятие, которое могло длиться бесконечно. Глаза у меня горели, возможно, то было следствие нескольких часов, проведенных в пропахшем дымом баре. Примерно в три часа ночи я сохранила расшифрованный текст, выключила компьютер, «на минутку» прилегла на диван и почти немедленно провалилась в сон: мне снился зимний день, легкая снежная пыль на земле, желтая лента, не позволяющая приближаться к яме, о которой рассказывал Вроб. И эта яма, похожая на жуткий черный рот с разбитыми губами, до краев полна мерцающими петлями пленки, склеенными вонючей липкой эмульсией. Вокруг стоят пожарные в полной боевой готовности, в руках у них ведра с песком, лица скрыты шлемами и респираторами. Отряд полицейских сдерживает натиск толпы. Я знаю, где-то там стоит мальчишка, которым некогда был Вроб Барни, чуть не плачет и спрашивает отца, зачем делать такие ужасные вещи. Но, сколько я не вглядываюсь, различить его в толпе не удается. Взгляд мой падает на фигуру, стоящую в отдалении, под деревьями, почти скрытую голыми черными ветвями. Расплывчатое пятно, с ног до головы в белом. Возможно, это женщина, возможно, нет. Ее бесформенное одеяние похоже на костюм пчеловода, только вместо шляпы с широкими полями – нечто вроде афганской чадры, длинного белого покрывала с затянутым густой вуалью окошечком.