Левиафан не очень любил разговоры «за жизнь», тем более вести такие разговоры с людьми было ещё сложнее.

– У человека нет времени на жизнь. За этот короткий срок, предположим, он родился, до двадцати лет – это не человек, это бестолковый ребенок. После двадцати он только начинает осознавать что-то в этой жизни, точнее он пытается, не факт, что правильно это делает. В период между двадцатью и тридцатью, человек учится методом проб и ошибок, познает сущность своего тела и души, и на что это способно. Значит, от одного года и до тридцати – это амёба, а не сознательное существо. После тридцати и где-то до сорока, сорока пяти человек уже набирается опыта, он уже «homosapienssapiens». Но вот беда, в пятьдесят человек начинает слишком много думать о смерти, и ему уже не до познания самого себя. Итого, у нас получается, что вообще, пятнадцать – двадцать лет из всей жизни человек отводит на восприятие мира. Мне четыреста восемьдесят пять лет, и что человек может мне рассказать и показать нового за его пятнадцать – двадцать лет… – всё это Левиафан высказывал Лилит.

– Понимаешь, дорогая, чтобы со мной говорить на серьёзные темы, а я вижу по тебе, что именно этим ты и собираешься заняться, тебе должно быть хотя бы пятьдесят. Тебе всего двадцать три. Ты ещё в стадии куколки, зародыша бабочки, личинка, которая только окуклилась, а уже пытается что-то излагать. – Он замолчал и очень удивился, глядя на лицо Лилит.

Она улыбалась, нагло и пафосно.

– Что ж, Левиафан, тогда тебе следует считать себя ничтожным вампиром, потратившего четыреста восемьдесят пять лет своей жизни в пустую, потому что человеческий зародыш в виде меня, окуклившаяся гусеница, как ты меня обозвал, научила тебя любить! Весь свой опыт ты можешь выкинуть в помойку! Ты и твои четыреста восемьдесят пять лет настолько жалки, потому что ты не умеешь чувствовать. Ты боишься жалости, стыда, совести, ответственности… и любви, как бес ладана. А когда чего-то боишься в жизни – это значит, что в этом нет опыта. К примеру, человек, который никогда не летал, он будет бояться самолетов, а если его заставить летать каждый день, то через месяц, ему будет наплевать на перелёты. Твоя боязнь чувств говорит.… Да, нет, она просто кричит о том, что у тебя нет в этом опыта! И это за четыреста восемьдесят пять лет-то? Тебе самому не стыдно? Все эти годы гроша ломаного не стоят. Пустота не оценивается и не имеет вообще никакой ценности. А пустота души не придает тебе никакой значимости. Так что, как бы это прискорбно не звучало, но тебе придется меня выслушать, потому что тебе есть чему поучиться у меня! За свои годы, ты стал первоклассным любовником, у нас не было ещё ни одной одинаково проведенной ночи – у тебя есть опыт в этом. Ты отличный убийца – за две минуты твои руки выдергивают душу из человека, а потом избавляются от трупа – и это за две – три минуты – сильно! Ты прекрасно играешь на скрипке – ты потратил на это не один десяток лет из своей вечности. У тебя хорошо подвешен язык, и ты многое знаешь, потому что много видел сам, переживал лично. Но когда ты понял, что сожрать меня ты не хочешь, даже не можешь, потому что у тебя появились чувства ко мне… ты испугался, струсил! И сейчас ты не знаешь, как себя вести, что делать с этим чувствами. Ты как кролик, которого загнали в угол и он очень хочет выбраться из этой западни, но из-за того, что очень сильно напуган, он не может предпринять никаких действий, прям как ты. Только ты ещё и огрызаешься, находясь в таком зыбком положении. Но больше ты ни на что не способен. Незнание, неопытность и опасение сверлят тебя изнутри, они пытаются прорваться наружу, а ты их назад заталкиваешь! И знаешь, что… Раз ты такой крутой вампир, который прожил и повидал очень много, куколку бабочки ты не желаешь слушать, разбирайся сам в этом дерьме! А личинка отправляется спать! Проблема твоей психологии, сверхэгоистичного «Я» меня совершенно не волнует. Только когда твой страх окончательно тебя сожрет, будет уже поздно признавать то, что я была права и стоило хотя бы сделать вид, что ты меня слушаешь.… И ещё, я всё-таки скажу, прекрати жрать и убивать близких мне людей! Ты мне как-то сказал, что «вечность» – это плохо и один из её ужасных пунктов это то, что мне придется смотреть, как умирают близкие, и как тяжело их всех терять. Вот, что-то мне подсказывает, что в таком темпе, я потеряю вообще всех людей, которые меня окружают до своих двадцати четырех лет, а всё благодаря тебе! Так что, будь любезен, иди и ешь бомжей, например! – Лилит встала, поставила стакан с ромом и пошла наверх в спальню.