На гребнях гор густой закат лежит.

Длиннеют тени от курганных плит.

И возле остывающего камня

змея, в клубок свернувшаяся, спит. Н. Ахпашева

На посошок ещё выпили. Лёшу Бо с командировочным Гарифуллиным, учёным, посадили в каротажку. За руль сел нетрезвый Родя. «И не таким ездил» – успокоил Митрич. Машина сорвалась с места итальянским бычком, обозлившимся на тореро.

– Скоро вокруг будет голо, – философствовал учёный Гарифуллин, обозревая окрестность из окна каротажки, – карьер поглотит всю эту красоту. Ландшафт будет, как на Луне.

– А вы на ней бывали? – съязвил Родя, скосив рожу на Гарифуллина.

– На дорогу зырь, а то сам там окажешься. – отбрил учёный.

– А Солонечную снесут?

– Перенесут.

– На кладбище? Кстати, с покойничками как обойдутся? После последнего незабвенного спустя четверть века списывают – проявил Лёша осведомлённость.

– Кой-чей прах перенесут, а остальных – в отвалы.

– Прогресс не остановишь.

– Иногда не грех лаптей притормозить.

Лёша внезапно вспомнил сон прошлой ночи. Складывал в узел огромный махровый халат цвета багрового заката: собирался в дорогу. Посредине узла стоял унитаз. «Как я с ним в поезде обойдусь?» – саднила досада. Копошился, тщательно, но бестолково скручивая полы халата в жгуты, в змеистые верёвки. Не завершив сборы, сидел на унитазе, тот превратился в рюкзак, набитый книгами. Над головой привычно колотился невидимый вертлюг буровой установки, убаюкивающий и досадливый, как муэдзин с минарета.

– Как у нас, русских, всё не по-людски. – внезапно зло обронил Лёша.

Гарифуллин молча бросил на него взгляд. Хмыкнул. Зачем-то потёр переносицу. Выбирая слова, медленно заговорил.

– Вы, русские, как прилагательные. Неизвестно к чему. Татарин, армянин, француз, грек… – существительные. Как это у вас получилось: великим русским языком обозначить себя – прилагательными?

– А вы разве не русский? – игриво съязвил Родя.

– Я казанский татарин. Чем горжусь. Весь мир знает… вы, русские, как существительные, вписались в собственную историю – в том числе художественную, философскую, социальную… – архетипами, типажами до сих времен непонятными, загадочными. Ох и нагородили в миру! Ох и накуролесили. Впрочем, стоит ли сожалеть о степени оторванности от норматива, в котором развивается всё прогрессивное человечество? Есть и положительный аспект. Россия – третий Рим, не мир, но мираж. Оставшееся прогрессивное человечество, возможно, зашло в тупик в своём развитии. Русские до сего дня ищут брод в реке времени…

Замолчали. Внезапное откровение учёного геолога, будто пролитое из уст киношного героя, расстроило доверительную атмосферу. Русские бы сказали: «как в воду пернул». Но и они молчали. А Родя уже подвернул каротажку к столовой в центре Бородино. Им предстояло расстаться. Гарифуллину ехать на запад, Лёше Бо на восток. Родя, сделав ручкой прощальный финт, пнул педалью итальянского бычка.

– Пообедаем напоследок? – спросил Гарифуллин, указывая на столовую.

– Я сыт со вчерашнего. – уклонился Лёша.

– У тебя дочь родилась, а я не поздравил. Давай по рюмочке?

– Время есть… – с неохотой согласился Бо, цепляя на плечо рюкзак.

В столовой выпили: «за дочь и пусть она геологом станет», «за тех, кто в поле», «за науку…»

– За какую науку? – уточнил Лёша.

– За всю. За геологию, географию, диамат, научный коммунизм…

– За Кырлы-мырлы и Анчихриста! —в тон ему продолжил Лёша. – А давай!

Новый хмель на старую закваску быстро смягчил атмосферу.

Вскоре Лёша Бо вполголоса, но напористо объяснял Гарифуллину азы русской души. О том, что не все русские – «существительные», но среди них большинство считает, что «всякие варяжские гости не хуже татарина», и не надо им «лезть свинячим рылом в калашный ряд» …И непонятно им, обоим, о ком и о чём ведёт речь изрядно заплетающийся язык. Гарифуллин добродушно улыбался, не пытаясь оспорить лёхины убеждения, подливая в стаканы. В полупустынной столовой их вполуха слушали и вполглаза обозревали редкие посетители и посудомойки. А с картины в дешёвой багетной раме взором к ним обращались перовские «Охотники на привале». И никто, и ничто в мире не предвещало необратимых перемен.