В настоящее время градообразующая роль и экономика Бородино, по-прежнему, определяются угольной промышленностью СССР».

– А где Бо? Ему тут телеграмма. Здрас-сьте… – на буровой Гусенков появился в полдень, когда скважина была добурена и ожидала каротажных работ.

– Дык нет его… Шо ему тут дилать… – бойкущая Людка Ильченко резковато ответила на вопрос и закрыла дверь в буровую, прямо перед носом начальника участка. Буровики спали в балке, девчонки документировали последние метры керна и отбирали пробы. – Вы тут заканчивайте. Вот-вот должны подъехать Лёша Осколков с Ротей. – Прокричав в дверь, Гусенков отъехал, вскочив в седло… УАЗа. К этакой дублёнке ему бы выдать лошадь, как доблестному партизану.

Девчонки прочли телеграмму и зашушукались.

– Давайте, как вернёмся, быстренько стол накроем. Картошки сварим, килька есть… Наши подъедут, и мы его поздравим. Ой, ему же, наверно, ехать надо? А кто за старшего останется? Опять тюкнутый Шкалик? Задолбал своим отцом… Может, Жила?

День катился к закату. Девчонки, закончив документацию, не дождавшись каротажников, подались пешком в Солонечную. Каротажников не было и здесь.

– Андрюшка, ты у нас останешься за старшего?

– Не-е-е! Да какая разница! А что случилось? – Жила прочёл поданную телеграмму! – Хо! Это обмыть надо! Я в магазин, пока не закрыли… У меня, кстати, тоже отца нет. Я не ищу.

– И у меня… кстати… – подхватила тему Ира Шепель – А, правда, шо Шкалика сам Миркин усыновить хочет?

– Не-е, кажется, кадровик Пётр Тюфеич. Ты чо, наивная, думаешь усыновить пацана в нашем возрасте – это нормально? – с хохотком и нахрапом спросил Жила, заглядывая прямо в иришкины глаза, напяливая на плечи пуховик.

– Да. А шо таки?

– Ладно. Я пошёл. Расслабится надо… Усыновители поганые… – последнее он пробормотал под нос, и заглушив скрипом дверного полотна.

– Будь осторожнее, там Зуй с корешом всё время ошиваются. Они хорошие, но дураки… – вслед упредила Ильченко. И откуда она знает?

Вечернее солнце не справлялось с пуржистыми ветрами. Осенние сумерки накренялись на крыши домов багровыми отсветами, ни грея, ни лаская, лишь пугая всполохами пожаров. Ивняки вкруг озерка Солонечного, будто танцоры балета, гибко и слаженно кренились и гнулись, трепеща последней листвой и голыми ветками. Продувало и барак. Его топили привозимым углем, тепла от которого не хватало до утра. В щели оконных рам дуло. Дверь по утрам открывали, ломая лёд примороженной створки и ею же отгребая наметённый снег. Кутались в свитера и штормовки.

Отложив камеральные дела, геологи засуетились. Ира Шепель мыла пол, Люда Ильченко чистила полведра картошки. Жила, вернувшись с тремя бутылками водки, затопил печь. Вскоре котелок с картошкой и двухлитровый чайник закипели. Печное тепло расползлось по бараку, как небесная благодать. Вот-вот должны вернуться Лёша с Ниной, Саня Крестик со Шкаликом, Венька с Людой.

У крыльца кучкой валялись лопаточки и киянки.

– Как у вас тепло!.. – две пары геологов, понаехав с буровых вышек, обступили печь… – Гля, у них стол накрыт. У кого день рождения? …Или Брежневу новый орден дали? Обмоем, блин…

– Э-эй, не раздевайтесь! Блин-то блином… Кто может, пошлите щели конопатить. – Веня Смолькин оделся и первым вышел на улицу.

– А где Крест со Шкаликом? Могли б на водовозке подъехать.

– Ириша, забудь про водовозку! Это не Харанор. Там нас на вахте, на каротажке, а то на той же бочке возили… Кстати, пора заказывать завтра каротаж и на третьей скважине. Она на нашем профиле, судя по керну, прошила зону какого-то разлома. Как бы стволы ни завалило… – это Нина Ковальчук. Она такая. Ей ответственность сердце щемит. Наблюдательная и требовательная по генетическому коду, она терпит-терпит всяческое разгильдяйство до некой красной черты, а дальше взрывается негодованием. С каротажем скважин, кажется, красная тема.