Шкалик растерянно молчал. Кадровик выручил:

– Наш он, Яков Моисеевич. С политеха. Эти текучесть не портят. Приедем на базу, обустроим, с девушками познакомим. У меня на него большие надежды… Гитарист. В шахматы играет неплохо… Так, Евгений Карпович?

Шкалик смутился, но вида не подал и кадровика поправил:

– Борисович я… С политеха. Не подведу.

– Ах да, Борисович…

– Евгений? А по фамилии?

– Шкаратин.

– Не Борьки Шкаратина сынок? Хотя, где ты, а где Борька… Ну-ну, надеюсь, не из тех, кто… – тут Миркин замолчал. И все молчали. Груженый лесовоз пошатнул встречным ветром «Волгу» и взвихрил перспективу трассы туманной моросью.

…Багровое монголоидное лицо Миркина, сегодняшним утром обратившееся в лающего египетского сфинкса, Тюфеич не мог выбросить из головы. Как оно его пожирало!

– Настоящий кадровик – это отец родной, наставник. Он берёт кадр молодым спецом – парня, девицу, амбициозную женщину… и выращивает их до профи. – В начале разговора Миркин выглядел, как всегда, терпимо-сносным. – К примеру, тот же Щадов Михаил Иванович: паренёк из глуши, из провинции, а в отрасли не последний человек! Трест возглавляет! В Иркутске служит генера-а-альным директором востсибугля, и уже в столицу прочат – не последний человек! Будущий замминистра! Так его кто-то вырастил… Хорошие наставники потрудились! Сейчас плоды пожинают. У тебя есть такие в резерве? Лепи из них щадовых! Холь, лилей, пропесочивай!.. Чтобы не стыдно было в людях показывать. Отдача будет на старости лет. – он упёрся тяжёлым взглядом в переносицу кадровика и заговорил, словно заколачивая калёные гвозди в подсознание:

– Есть у тебя кадры, как… янтарные бусы, пусть даже из говёшек и конфеток?

– Из говёшек не получится – обиженно вставил Тюфеич.

– Это у говённого кадровика не получится! Говёшки, конфетки – всё органика. Как те же уголь, графит и алмаз. Ты же знаешь, что уголь и бриллианты – едва не братья родные…

– А если не получится? – лучше бы Тюфеич этого не говорил. Миркин побагровел и без того смуглым лицом до огородного буряка, набычился и – снизу-вверх – буром стал наскакивать на кадровика, оттесняя его к двери.

– Уйди с глаз долой! Пропади пропадом! Ты что мне свою профнепригодность демонстрируешь? Расписался в собственном бессилии! Пошёл вон из конторы! Не получится у него. Для пользы дела поработай с материалом-то, с гумусом или карбоном. В печь его посади, в воду куряй, об столб телеграфный выколоти, и присматривайся, приглядывай… как получается! И нечего мне тут руки хэнде хох раньше времени… – Своими руками он наглядно продемонстрировал гневный пыл и круто развернулся, возвратился к креслу. – А не получится – сотри в порошок и распыли в огороде. Всё польза будет. Иди. Готовься в Черемхово… Да работай с кадрами по-стахановски, иначе я тебя сам в порошок сотру. И скажи спасибо, что у меня сегодня благодушное настроение! Кадровик он, видите ли, из говёшек…

Пропесоченый до блеска слезы, Тюфеич молча покинул кабинет Миркина. Таким и встретился со Шкаликом…

Шины колёс шелестели по мокрому асфальту, точно шмелиный рой. Скорость на пустынной трассе шофёр держал предельную. «Волга» шуровала в пополуденном сумраке подобно камню из пращи: разбрызгивала атмосферу дня. Рассечённая взвесь солнца и светло-сиреневого тумана, бликующая оземь живыми тенями облаков, ластилась под колёса.

– Дорога до Черемхерово долгая… – внезапно деланно оживился Миркин – А не расписаться ли нам пулечку, мужички? Американку, на троих. Надеюсь, нынешние геологи политеха освоили преферанс?

– Нам запрещают. А я всегда… выигрываю. – отреагировал Шкалик, физически превозмогая прежнюю зажатость тела.