Тем не менее она призналась: «…у меня постоянно навертывались слезы на глаза, и тысячу опасений приходили мне в голову; одним словом, я не могла избавиться от мысли, что все клонится к удалению Сергея Салтыкова…»

До родов этого не сделали только из опасений за судьбу ожидаемого важнейшего мероприятия – щадили чувства будущей матери. И вот около полудня 20 октября (1 октября) родился Павел.

«Как только его спеленали, – писала Екатерина, – Императрица ввела своего духовника, который дал ребенку имя Павла, после чего Императрица велела акушерке взять ребенка и следовать за ней».

Здесь явно проявилось желание Елизаветы Петровны взять под свое крыло и свою опеку того, кого она определила в свои преемники. Императрица была хорошо осведомлена о выходках великого князя, который в те дни пил беспробудно, и лишь однажды заглянул к супруге, справился о здоровье и тут же удалился, заявив, что «не имеет времени оставаться».

Уж кто-кто, а он-то отлично понимал, что не имеет ни малейшего отношения к новорожденному.

Нелегкими для Екатерины были дни после родов. Вот только несколько выдержек из «Записок…»:

«Его Императорское Высочество со своей стороны только и делал, что пил, а Императрица занималась ребенком…»

«Со следующего дня (после родов) я начала чувствовать невыносимую ревматическую боль… и при том я схватила сильную лихорадку. Несмотря на это, на следующий день мне оказывали почти столько же внимания; я никого не видела, и никто не справлялся о моем здоровье…»

А далее в «Записках…» говорится о том, что пришлось испытать молодой маме, которой ребенка показывать нужным не считали.

«Я то и дело плакала и стонала в своей постели», – признается она.

Даже на крестины маленького Павла Екатерину не пригласили:

«На шестой день были крестины моего сына; он уже чуть не умер от молочницы. Я могла узнавать о нем только украдкой, потому что спрашивать об его здоровье значило бы сомневаться в заботе, которую имела о нем Императрица, и это могло быть принято дурно. Она и без того взяла его в свою комнату, и, как только он кричал, она сама к нему подбегала и заботами его буквально душила…»

Вскоре после крестин Екатерине сообщили, что Сергей Салтыков был назначен отвезти известие о рождении Павла в Швецию. Этого и следовало ожидать. Держать при дворе такого свидетеля рождения наследника было бы опрометчиво. Вот когда Екатерина поняла, что привязалась к нему, а быть может, даже полюбила. Недаром, признаваясь в «Чистосердечной исповеди» о своих отношениях с Понятовским, она откровенно написала, что это произошло «после года и великой скорби». А тогда, после отъезда Сергея Салтыкова, призналась, что «зарылась больше, чем когда-либо, в свою постель, где я только и делала, что горевала».

Уже и крестины прошли, а мать еще ни разу не видела сына. Но виновна ли она была в том? У нее не спрашивали, любит или не любит она жениха, когда вели под венец, более того, один из вельмож прямо и определенно сказал, что «Государи не любят». То есть государи вершат браки по государственной необходимости. В то время считалось, что государи и члены правящей династии не всегда могут решать, как вести себя при дворе. Их действия также истолковывались государственной необходимостью. Императрица Елизавета Петровна полагала, что Павел не должен видеться с родителями, что его необходимо оградить от их влияния, тем более что родительницей была, по сути, одна Екатерина.

Жестоко? А разве не жестоко то, что было сделано в отношении и вовсе безвинного младенца Иоанна Антоновича, упрятанного в крепость по государственной необходимости. И тут трудно что-то оспорить, ведь для укрепления государственной власти, для прекращения эпохи дворцовых переворотов действительно необходимо было скрыть от всякого рода авантюристов личность, которую можно было использовать как знамя для поднятия смуты. И тут уж было не до того, чтобы считаться с интересами этой личности. Можно спорить лишь о суровости тех мер, которые были приняты к человеку невиновному в том, что судьба распорядилась с ним так, как распорядилась.