Из «Истории и анекдотов революции в России в 1762 году» Клода Карломана Рюльера:

Подобные забавы не обещали империи наследственной линии, а императрица Елисавета непременно хотела ее иметь для собственной своей безопасности. Она содержала в тюрьме малолетнего несчастливца, известного под именем Иоанна Антоновича, которого на втором году младенчества, свергнув с престола, беспрестанно перевозила из края в край империи, из крепости в крепость, дабы его участники, если таковые были, не могли никогда узнать о месте его заточения. Елисавета тем более достойна хвалы, что даровала ему жизнь; и, зная, как легко производится революция в России, она никогда не полагалась на безопасность носимой ею короны. Она не смела ложиться до рассвета, ибо заговор возвел ее самое на престол во время ночи. Она так боялась ночного нападения, что тщательно приказала отыскать во всем государстве человека, который бы имел тончайший сон, и этот человек, который, по счастию, был безобразен, проводил в комнате императрицы все время, в которое она спала. При таком-то страхе оставила она жизнь тому человеку, который был причиною оного. Даже родители были с ним неразлучны, и слух носился, что в темнице своей, к утешению или, может быть, к несчастию, они имели многих детей, опасных совместников, ибо они были старшая отрасль царского дома. Вернейшая против них предосторожность состояла в том, чтоб показать народу ряд других наследников; сего-то и недоставало; уже прошло 8 лет, и хотя природа не лишила великого князя всей чувствительности, но опытные люди неоспоримо доказывали, что нельзя было надеяться от него сей наследственной линии.

Из «Записок» Екатерины II:

После обеда у Великого Князя часто бывали концерты, в которых он сам участвовал, играя на скрипке… Он не знал ни одной ноты, но имел сильное ухо и полагал главное достоинство игры в том, чтобы сильнее водить смычком и чтобы звуки были как можно громче. И фа его раздирала слух, и нередко слушателям приходилось сожалеть, что они не смеют заткнуть себе уши.

Из «Истории и анекдотов революции в России в 1762 году» Клода Карломана Рюльера:

Он утешался низкими должностями солдат, потому что Петр I проходил по всем степеням военной службы, и, следуя сей высокой мысли, столь удивительной в монархе, который успехи своего образования ведет по степеням возвышения, он хвалился в придворных концертах, что служил некогда музыкантом и сделался по достоинству первым скрипачом.

Из «Записок» Екатерины II:

В мае месяце 1746 года мы переехали в Летний дворец. В исходе мая Императрица приставила ко мне, в качестве главной надзирательницы, родственницу свою и статс-даму Чоглокову…

К концу масленицы Ее Величество возвратилась в город. На первой неделе поста мы стали говеть. В среду вечером я должна была идти в баню в дом к Чоглоковым, но накануне Чоглокова пришла ко мне в комнату и, увидав Великого Князя, который сидел у меня, сказала ему от имени Императрицы, чтобы он также сходил в баню. Надо заметить, что баня и все русские обычаи и местные нравы были не только неприятны Великому Князю, но он их просто ненавидел. Он начисто объявил, что не пойдет в баню. Но Чоглокова не меньше его была упряма и не умела удерживать язык свой. Она сказала ему, что это значит неповиновение Ее Императорскому Величеству. Он стоял на своем и говорил, что не следует приказывать ему поступать вопреки своей природе, что он знает, как ему вредна баня (он в ней ни разу не бывал), что ему вовсе не хочется умереть, что нет ничего дороже жизни и что Императрица не может заставить его идти в баню. На это Чоглокова стала говорить, что Ее Величество сумеет наказать его за такое неповиновение. Тут Великий Князь рассердился еще больше и с жаром сказал: посмотрим, что она со мною сделает, ведь я не ребенок. Тогда Чоглокова погрозилась, что Императрица посадит его в крепость. После этого он принялся горько плакать; они наговорили друг другу самых оскорбительных вещей, и, по правде сказать, оба показали, как мало в них человеческого смысла… Наконец Чоглокова ушла, объявив, что все от слова до слова перескажет Императрице. Не знаю, исполнила ли она эту угрозу, но только она вернулась и совершенно неожиданно повела речь совсем о другом. Именно она объявила, что Императрица чрезвычайно гневается на нас, отчего у нас нет детей, и желает знать, кто из нас обоих виноват в этом, и что поэтому она пришлет ко мне повивальную бабку, а к нему доктора. К этому Чоглокова прибавила еще несколько других оскорбительных и бессмысленных слов и в заключение сказала, что Императрица разрешает вам не говеть эту неделю, так как Великий Князь сказал, что баня вредна для его здоровья. Надо заметить, что в обоих этих разговорах я не участвовала ни полусловом, во-первых, потому что они оба чрезвычайно горячились и не давали мне говорить, а во-вторых, потому что я видела, до какой степени они оба бессмысленны. Не знаю, как рассудила о том Императрица, но только после вышеописанной сцены больше не было речи ни о бане, ни о детях.