«…Стальная броня вагонов… была поставлена для предохранения пассажиров от обстрела хунхузами. Впрочем, в этом случае рекомендовалось ложиться на пол, так как броня доходила только до нижнего края оконных рам…

В Иркутске предстояла пересадка… Байкал разрывал нашу единственную коммуникационную линию – одноколейную железную дорогу, и японцы, конечно, учитывали этот пробел в нашей подготовке к войне. К вечеру мы снова очутились в поезде, но он уже не имел ничего общего с сибирским экспрессом. Мы сидели в грязном, нетопленном вагоне, забитом до отказа людьми всякого рода… В Харбине мы простились… с главной железнодорожной магистралью Москва-Владивосток. Отсюда, почти в перпендикулярном направлении, отходила ветка на Мукден – столицу Маньчжурии, дальше – на Ляоян и Порт-Артур…

Эта магистраль сыграла решающую роль во всей несчастной войне. Она была единственной артерией, которая не только пополняла нашу армию, но и питала ее…

Эту хрупкую одноколейную железнодорожную ниточку, вероятно, видели во сне все представители высшего командования, как русского, боявшегося от нее оторваться, так и японского, стремившегося ее перервать».

Заметим, что А.А. Игнатьев ехал на войну в феврале 1904 г., т. е. после того, как регулярное движение поездов по КВЖД и ЮМЖД уже было открыто. Ехал он в составе группы офицеров Генерального штаба, т. е. с максимально возможными удобствами, какие можно было себе тогда представить. И даже при этих условиях можно заключить, что более-менее «нормально» (в бронированных вагонах) можно было доехать только до Иркутска, т. е. пока дорога не уперлась в Байкал.

Т.е. тот Транссиб, что был задуман, на самом деле Витте испортил настолько, насколько мог, и после него еще аж 10 лет пришлось все исправлять. «Правильный» Транссиб должен был идти вдоль Амура и был достроен не в 1911 г., как пишет Керсновский, а только в 1914 г. (а если считать, что полноценной дорога может считаться только при наличии минимум двух путей, то в 1916 г). И строился он исключительно на государственные, т. е. бюджетные деньги, не говоря уже о том, что основной упор делался на использование труда каторжан. «Общее число ссыльнокаторжных в Приамурском крае к 1895 г. составляло свыше 11 тыс. человек. Были созданы стационарные лагеря, состоящие из бараков для каторжников, помещений для охраны, столовых, бань, наблюдательных вышек».

Здóрово, да? Прямо сплошные «либерально-рыночные» меры, как раз для того, чтобы г-ну Сванидзе можно было побрызгать ядовитыми слюнями и соплями по поводу «сталинского Гулага»!

«Дипломированный историк» Сванидзе обязан знать – именно как историк – что во время «либерального» строительства Транссиба в 90-е годы в народе получило хождение словечко «колесуха» – страшная игра слов, вызывающая ассоциацию с одним из самых жутких видов казни и означающая осуждение на каторжные работы по прокладке этой самой железнодорожной магистрали. Учитывая невыносимые условия, сюда сгоняли самых отпетых уголовников под самой суровой охраной. В самом начале работ, в 1891 г., с «колесухи» был совершен массовый побег, от которого пришла в ужас вся Восточная Сибирь и Дальний Восток. В действие был приведен чуть ли не весь Забайкальский военный округ, развернулась самая настоящая война с беглыми каторжниками. После этого охрана была усилена настолько, что – куда там рудники Нерчинска! «Бежать с колесухи» означало в преступном мире расписаться в том, что ты отпетый из отпетых. На такое решались только бессрочники, для которых не существовало никаких перспектив, кроме безымянной могилы вровень с землей поблизости от насыпи. И сложилась особая практика побегов – брать с собой молодого «салабона», который должен был служить «коровой», т. е. «живыми консервами». Разумеется, при подготовке побега ему об этом знать не полагалось.