– Таким же, как у меня, – ответил Фридрих.

– Не совсем. Когда мама умерла, мне было всего шесть. Мы с ней были очень близки, и когда ее не стало, я совсем потерялась. Отец ушел из оркестра и начал работать на фабрике. К тебе днем приходила няня, а вечером тобой занимались мы с папой. Когда ты подрос, я провожала тебя в школу и забирала после уроков. Я вела дом, готовила и убирала. Выполняла все материнские обязанности. Но я была не мама, а просто маленькая девочка! По выходным отец давал уроки, так что присматривать за тобой опять приходилось мне. Было некогда ходить в гости, играть, я не могла задерживаться в школе после занятий. Да меня никто и не приглашал. Знаешь, каково быть сестрой…

Элизабет прикусила губу.

– Урода? – спросил Фридрих.

– Прости, я не хотела тебя задеть.

Фридрих начал задыхаться от обиды и злости.

Он спросил сдавленно:

– Если не хотела, зачем сказала? Такая у тебя, значит, «стойкость и честность»? Здесь тебя за это не наградят. Элизабет, что с тобой? Разве ты не видишь, ты и отца обидела, и меня. Ты как будто совсем чужой человек!

Она встала и отошла к окну, глядя куда-то вдаль.

Потом обернулась к Фридриху:

– Да, я стала другим человеком, и у меня теперь другая жизнь. Это так плохо?

Фридрих не ответил.

Элизабет вздохнула:

– Сегодня после обеда у нас в Союзе мероприятие, хочешь пойти со мной? Мы будем помогать одному фермеру с посевом, он живет недалеко отсюда. Видишь, Фридрих, мы делаем добрые дела ради отечества!

Фридрих ошарашенно посмотрел на нее и помотал головой.

Элизабет ушла, закрыв за собой дверь.

Фридрих взял в руки гармонику и стал играть. Он хотел повторить мелодию Баха, которую исполнял отцовский ученик. Необычный инструмент звучал так, словно чувствовал его боль – внезапное страшное открытие, разочарование и бесконечная грусть. И в то же время изысканный напев как будто окутывал Фридриха теплой пеленой.

Он в самом деле не задумывался о том, каким было детство Элизабет.

Пятно у него на лице омрачило и ее жизнь.

Как же он ничего не замечал?

Фридрих отнял от губ гармонику и подошел к зеркалу над комодом. Уставился на пятно во всю щеку, и внутри полыхнула ярость.

Размахнувшись, Фридрих швырнул гармонику через всю комнату и одним движением смахнул с комода стопки нот. Листы разлетелись по всей комнате.

Почему он родился таким?

В воскресенье дом притих, словно затаился. Слышно было только тиканье часов да время от времени голос кукушки.

Дядя Гюнтер вежливо извинился и под каким-то предлогом не пришел. Отец читал в гостиной. Фридрих засел у себя в комнате.

Элизабет старательно преображалась. Она сменила отличного покроя платье на старомодную пышную юбку-дирндль с крестьянской блузой, а волосы заплела в две длинные толстые косы. Даже комната у нее переменилась. Кровать по-прежнему была застелена вязаным одеялом, которое сделала еще мама, но на месте картины с цветущим лугом, что всегда висела над кроватью, появился плакат, изображающий ангельского вида юношу и девушку в форме. Они смотрели вверх. Свастика озаряла сиянием их золотые волосы и безупречные лица.

Вечером Элизабет сделала Фридриху с отцом на обед их любимое рагу с колбасками. За столом не спорили и вообще не говорили о политике. Отец и Элизабет вели сдержанную любезную беседу. Фридриху сестра не сказала ни слова, как и он ей. Элизабет была задумчива, отец едва прикоснулся к еде. Фридриху тоже кусок не лез в горло. Он отодвинул почти не тронутую тарелку и ушел к себе.

Позже, когда все легли спать, Фридрих услышал, как отец прошел по коридору и тихонько отворил дверь в комнату Элизабет. Через минуту он приоткрыл дверь Фридриха, а потом вернулся в свою комнату.